Пол Стретерн - Хайдеггер

Как выясняется, «разомкнутое» не единственное, что не становится немедленно очевидным. Для многих, кто пробовал читать Хайдеггера, не было очевидным, о чем вообще идет речь. К счастью, сам Хайдеггер знал об этой трудности и стремился как-то ее разрешить. Чтобы пояснить свои рассуждения, он прибегает к характерной для него простой деревенской метафоре. Его метод осмысления вопроса бытия, говорит он, похож на расчистку поляны в лесу. Немецкое слово Lichtung означает «поляна», но в нем также содержится слово Licht , то есть «свет». Мы должны пролить свет на расчищенную землю, которая прячется за очевидным. Мы обнажаем основу, которая таким образом «размыкается».

Но тут даже Хайдеггер испытывал трудности. Размыкая сокрытое бытие, мы его раскрываем. То, что раскрыто, он называет aletheia . Это древнегреческое слово переводится как «истина», но у него также есть значение «незабвение» или «несокрытость». Однако, по мнению Хайдеггера, именно эта несокрытость порождает сокрытие. Как это может быть? Раскрывая, мы в каком-то смысле проявляем бытие и в то же время скрываем все остальные его возможности. Выбирая одно раскрытие, мы исключаем все остальные возможные раскрытия. Это объясняет, каким образом бытие может иметь историю, хотя это необязательно история прогресса. То, что древние греки раскрыли о бытии, теперь потеряно для нас в технологическом раскрытии бытия. Наша несокрытость привела к сокрытию.

Здесь, как и во многих других случаях, аргументация Хайдеггера обращается к коренному значению слов. В качестве доказательств он использует их первоначальное значение. Но почему более раннее, древнее значение слов во всех отношениях лучше современного? Хайдеггер сказал бы, что они обладают приоритетом. Так и есть, но только в буквальном смысле – они первые во времени. Это можно проследить по использованию – в том числе ошибочному – слова aletheia . (Префикс а означает «нет»; например, анорексия – это «нет аппетита». Слово letheia образовано от названия реки Леты, реки забвения, которую, согласно древнегреческой мифологии, мы все должны пересечь после смерти.) Хайдеггер утверждает, что древнее понимание бытия стало сокрытым, или забытым. Но неявный смысл греческого слова aletheia – это абсолютно ошибочная концепция памяти. Сократ полагал, что любое знание есть воспоминание. Память просто извлекает знание, которое дано нам в идеальной форме до рождения. (Первоначальное значение слова «education» (образование) согласуется с этой концепцией. В переводе с латыни e-ducate в буквальном смысле означает «вывести»: другими словами, выявить нечто уже существующее. То есть, согласно этой концепции образования, популярные комики Лорел и Харди были специалистами по ядерной физике, ждущими своего часа.) Таким образом, древние мыслители считали, что память позволяет нам достичь истины, или aletheia, – несокрытости, незабвения. Разумеется, мы понимаем, что знания приобретаются не так. Обращение к корневому значению слов или отголоску предыдущего смысла, который они содержат, не гарантирует достижения глубинной истины. Хайдеггер прав: в словах спрятана история их смысла. Но это необязательно история деградации или сокрытия. Наоборот, история использования слова – как особой формы его вербального значения – часто отражает движение к более верной картине происходящего. Греки до сих пор используют слово aletheia в значении «истина». Однако ни мы, ни они уже не связываем истину с незабвением (или с несокрытостью). Почему? Потому что истина необязательно связана с памятью, изначально не скрыта в ней. Многие концепции Хайдеггера страдают от недостатков такого подхода.

Кооптируя слова для собственных целей (например, Dasein ), обращаясь к древним терминам вне контекста (таким как aletheia ), соединяя слова (например, бытие-в-мире ) и так далее, Хайдеггер сумел создать собственный, неповторимый язык. Этот язык затрудняет понимание, за исключением разве что в отношении себя самого. Вот лишь один небольшой пример: «Оно есть экзистенциальный основообраз равноисходной разомкнутости мира, соприсутствия и экзистенции, поскольку последняя сама по сути есть бытие-в-мире».

Здесь понятность по отношению к себе балансирует на грани самоуничтожения. Как точно выразился сам Хайдеггер: «Ничто само ничтожит». Но тогда возникает вопрос: неужели это и есть суть понятия «ничто»? Или это просто бессмыслица? Можно предположить, что Хайдеггер был серьезен, когда предупреждал нас искусной метафорой: «Иррационализм – подыгрывая рационализму – лишь вкривь говорит о том, к чему последний слеп». Для Шекспира представление служит средством; для Хайдеггера само представление ухитряется говорить «вкривь». Он рассудительно предупреждает нас: «Привлечение подобных свидетельств должно остерегаться разнузданной словесной мистики». Однако за этим предупреждением следует: «Хотя в конце концов дело философии охранить силу элементарнейших слов , в каких выговаривает себя присутствие, от того, чтобы они были нивелированы обыденным рассудком до непонятности, служащей со своей стороны источником для мнимых проблем». И действительно, даже для нас, с нашим «обыденным рассудком», слова, которые обладают «силой» в ущерб смыслу, лишены мнимых проблем. У них есть реальные проблемы – если их вообще можно понять.

Хайдеггер объявил своей целью «определение сущности человека исключительно в отношении бытия». Такая обращенная внутрь исключительность напоминает нам, что Нарцисс тоже происходит из той эпохи всеобъемлющего бытия, которая закончилась с приходом Сократа. Возникает важный вопрос: что, если «сущность человека» лежит где-то за пределами этого измененного бытия? Что, если эта сущность частично или полностью принадлежит к области психологии, общественной жизни, религии, политики или рационального философского исследования – или одновременно к нескольким областям? Что, если без этих конкретных аспектов сущность человека просто невозможна? И действительно, разве можно представить себе существование, лишенное данных атрибутов?

Чтобы прийти к согласию с Хайдеггером, следует отбросить такого рода софизмы. Но как понять «сущность человека» или по крайней мере приблизиться к ее пониманию? По мнению Хайдеггера, это возможно лишь путем избавления от всего случайного и обыденного и сосредоточения на сути человеческого бытия. Только ожиданием смерти выявляется каждая случайная и «предварительная» возможность. Осознав «конечность экзистенции», мы освобождаем себя от поверхностной «многосложности подвертывающихся ближайших возможностей», которую предлагает нам жизнь. Отказываясь от комфортной и легкой жизни и помня о смерти, мы вводим «присутствие ( Dasein ) в простоту его судьбы». Страх, лишающее покоя чувство вины, печальная перспектива смерти – все это раскрывает нам Dasein . Такие крайности необходимы из-за глубокого падения или разложения ( Verfall ) европейского мышления. В буквальном смысле слово Ver-fall означает «отпасть» – человек отпал от своего бытия. Это произошло из-за преувеличенного и одностороннего технического развития, игнорирующего глубинное бытие. (Здесь, вероятно, следует не обращать внимания на тот факт, что это развитие возвысило большинство людей над неприглядной, грубой и короткой жизнью, обеспечив свободным временем и условиями, в которых они могут размышлять о бытии.) В любом случае в результате мы получили «в высшей степени несобственный способ бытия».