Ниал Фергюсон - Восхождение денег

Доступ к государственным постам получали только католики, и уже 10 декабря Джон Ло впервые пришел на мессу. Ему было за что вознести хвалу Создателю. Через месяц на картину был нанесен последний штрих: Ло назначили министром финансов. К тому моменту шотландец ведал:

во-первых, сбором всех косвенных налогов;

во-вторых, государственным долгом Франции;

в-третьих, двадцатью шестью монетными дворами, где чеканились золотые и серебряные монеты;

в-четвертых, Луизианской колонией;

в-пятых, делами Миссисипской компании, облеченной монополией на импорт и продажу табака;

в-шестых, торговлей мехом с Канадой

и, наконец, в-седьмых, он заправлял всей французской торговлей с Африкой, Азией и Ост-Индией.

Уже как частному лицу Ло принадлежали:

знаменитый “Отель де Невер” на улице Ришелье (ныне в нем размещена часть собрания Национальной бибиотеки Франции);

дворец кардинала Мазарини, где располагалась и сама Компания;

более трети зданий на Вандомской площади (тогда площади Людовика Великого);

не менее двенадцати загородных поместий;

несколько плантаций в Луизиане и

акции Миссисипской компании стоимостью в 100 миллионов ливров 61.

Людовик XIV говорил: “L’état, c’est moi” – “Государство – это я”. Джон Ло с не меньшим основанием мог бы сказать: “ L’économie, c’est moi” ”– “Экономика – это я”.

Финал спектакля на рю Кенкампуа (1719). Гравюра из цикла “Великое помешательство”, увидевшая свет год спустя в Амстердаме.

Исправно посещая мессы, азартный игрок Джон Ло мог обмануть всех, но не самого себя. В марте 1719 года он побился об заклад с герцогом Бурбонским, что зима и весна обойдутся безо льда, и проиграл тысячу луидоров. В другой раз поставил 10 тысяч против одного, что знакомый не выкинет оговоренное число одновременно на шести костях (надо думать, тут Ло торжествовал: его друга могло выручить лишь одно из 46 656 равновероятных сочетаний). Главную свою ставку Ло сделал на собственную Систему. “И дня не проходит, – говорил в августе 1719 года встревоженный британский дипломат, – чтобы Ло не сообщал кому-нибудь о своем намерении вознести Францию на неизведанные прежде высоты, с которых она будет повелевать всей Европой; о том, что торгаши из Англии и Голландии останутся без денег, стоит ему щелкнуть пальцами; что так же легко он расправится с нашим Банком и со всей нашей Ост-Индской компанией” 62. Ло не занимался пустой болтовней и поспорил с Томасом Питтом, графом Лондондерри и дядей будущего премьер-министра Уильяма Питта-младшего, что за год цена английских акций упадет. Играя на понижение, Ло обязался поставить акции Ост-Индской компании общим номиналом в 100 тысяч фунтов 25 августа 1720 года в обмен на 180 тысяч фунтов (то есть на 80 % выше номинала) 63. В конце августа 1719-го они продавались по 194 фунта, так что Ло ожидал падения по меньшей мере на 14 фунтов.

Ло излучал уверенность в себе, но его конец был близок. Проявления “тревоги”, четвертой стадии жизни мыльного пузыря, стали очевидны даже раньше, чем он занял кресло министра финансов. Когда в декабре 1719-го акции Миссисипской компании устремились вниз – в середине месяца они шли по 7930 ливров за штуку, – Ло быстро соорудил для них подпорку, пообещав скупить у всех желающих их доли по 9 тысяч ливров, и открыл для этого специальное отделение в Королевском банке. Чтобы граждане не слишком путались, 22 февраля 1720 года было объявлено о поглощении Компанией Королевского банка. За умеренную плату в тысячу ливров Ло предлагал своим клиентам приобрести право выкупа (prime) доли в 10 тысяч ливров в течение ближайшего полугода (полная цена, таким образом, равнялась 11 тысячам – на 900 ливров больше рекордного значения в 10 100 ливров, достигнутого 8 января). Рынок умиротворился, и до середины января курс акций не опускался ниже 9 тысяч ливров (введение ценового “пола” в 9 тысяч оставило в дураках владельцев права выкупа по 10 тысяч, и щедрый Ло позволил им произвести обмен в расчете десять prime за одну акцию).

За пределами фондового рынка тем временем бушевала инфляция. Цены подскочили так, что в сентябре 1720-го жизнь в Париже обходилась вдвое дороже, чем за два года до того, причем в основном удорожание происходило в последние одиннадцать месяцев. А все потому, что Ло многократно увеличил количество банкнот в обращении. Вполне удовлетворявшие до того все нужды Франции золотые и серебряные монеты в ливровом эквиваленте составляли жалкую четверть от совокупного предложения денег в мае 1720 года (оно включало в себя не только банкноты, но и акции на руках у населения, которые в любую минуту можно было обменять на наличность) 64. Снижение покупательной способности банкнот было не за горами, и люди стали переходить на оплату золотом и серебром. Абсолютист до мозга костей, Ло ответил принуждением. Банкноты стали единственным законным средством платежа. В силу вступил запрет на экспорт драгоценных металлов, производство и продажу изделий из серебра и золота. Постановление от 27 февраля 1720 года ставило вне закона любого, кто хранил монеты на сумму свыше 500 ливров. А власти получили право обыскивать подозрительные с их точки зрения дома. Вольтер полагал, что “более нечестного приказа история не знала”, и называл его “последним измышлением забывшегося в бреду тирана” 65.

Ло между тем как одержимый возился с курсами обмена банковских билетов на металлы; официальная цена золота за четырнадцать месяцев претерпела 28 изменений, а серебра – по меньшей мере 35, хотя могла и все 135, лишь бы публика проявила интерес к бумажным деньгам. Люди убеждались, что правила игры отныне защищают только и без того всесильное государство, и тонули в море противоречивых законов. Как позднее вспоминал очевидец событий, “повинуясь магическим заклинаниям, слова составлялись в непригодные для чтения указы, а воздух полнился невнятными идеями и прочей нечистью” 66. Сегодня золото и серебро свободно поступали в страну, назавтра выходил запрет на экспорт. Сегодня печатный станок работал не переставая, а завтра предложение банкнот ограничивалось 1 200 000 ливров. Сегодня доли в Миссисипской компании скупались по 9 тысяч ливров, а назавтра пол исчез. И тогда, а точнее 22 февраля, акции рухнули. К концу месяца за них давали 7825 ливров. Пятого марта Ло поддался на уговоры регента и пошел на попятный: пол вернулся на место, и люди повалили сдавать акции. Никого не заботило, что тем же указом банкнота объявлялась “защищенной от удешевления”, забыли и о потолке в 1 200 000 ливров – джинн предложения денег покинул свою бутылку 67. Те из вкладчиков, кто посообразительнее, уже тогда были счастливы получить за каждую из своих акций по 9 тысяч живыми деньгами. С февраля по май 1720 года объем банковских билетов на руках у населения увеличился на 94 %. При этом покупателя нашла лишь каждая третья акция. Было ясно: очень скоро терпение публики лопнет и эта треть также вернется в Компанию, а экономика захлебнется в потоке новых банкнот и вызванной ими инфляции.