Лоуренс Рис - Нацисты: Предостережение истории

Но его все одно призвали в фольксштурм , народное ополчение, где он должен был присоединиться к рядам обороняющихся. Он попал в роту, которой командовал учитель Альфонс Шмидель, лидер местной ячейки «Гитлерюгенда», истово веровавший в идеалы нацизма. 25 марта, около двух часов дня, целый батальон выстроился на сельской площади в шеренгу для переклички. Перед ними выступил доктор Мюль-Кюнер, командир батальона, который сказал, что война вот-вот придет и в их родную деревню, а потому необходимо максимально ужесточить дисциплину и каждый, кто ослушается приказа, будет расстрелян.

Рота первого батальона, в которой служил Карл Вайгляйн, ответила ему хохотом: «Да ну?» Примерно в то же время с дороги исчезло несколько противотанковых препятствий, и кто-то пустил слух, что от них избавился Вайгляйн. Во вторник, 27 марта, нацисты взорвали мост, который связывал Целлинген с соседней деревней Ретцбах, чтобы остановить продвижение американцев. Вайгляйн, дом которого находился рядом с мостом, сказал одному своему соседу: «Это все эти идиоты, Шмидель и Мюль-Кюнер, по ним виселица плачет!» Его слова случайно услышал Шмидель, который тут же доложил обо всем Мюль-Кюнеру.

На следующий вечер в Карлштадт прибыл «летучий военно-полевой трибунал» под руководством майора Эрвина Гельма. Такие суды были специально созданы для того, чтобы поддерживать дисциплину, что было особенно важно накануне неминуемого поражения Германии; они обладали всеми полномочиями обычного военно-полевого трибунала. Майор Гельм пользовался дурной славой: его группу судейских местные называли «линчевателями». Он был известен жестокостью и склонностью к садизму. Как-то раз майор спросил одного семнадцатилетнего парня: «Ну как, уже выбрал сук, на котором мы тебя вздернем?» В другой раз он сказал своим людям: «Посмотрите на эту шею – так и просит веревки!»

Майор Гельм и Мюль-Кюнер решили казнить Карла Вайгляйна в назидание другим. Его быстро доставили из полицейского участка в Целлинген, и уже в полночь военно-полевой трибунал собрался для вынесения приговора. Гельм поручил одному из своих лейтенантов, Энгельберту Михальскому, вести заседание. Двух местных фермеров, Антона Зойберта и Теодора Виттмана, вызвали в качестве «заседателей». Вальтеру Фернау, который на тот момент также получил звание лейтенанта и присоединился к Гельму, приказали выступить в этом деле обвинителем. «Гельм сказал: “За вами – обвинение. Дело простое, вопросов быть не должно. Я соберу расстрельный взвод”». Он подписал смертный приговор еще до того, как начался суд. Но тут случилось непредвиденное: заседатели Зойберт и Виттман отказались свидетельствовать против Вайгляйна 8. Гельм решил проблему просто – избавился от них, пригрозив трибуналом и им. Карла Вайгляйна признали виновным. Вальтер Фернау знал, что приговор может быть только один – смертная казнь. «Даже если вы считаете меня безжалостным подонком, – говорит он, – тогда я действительно не считал, что это слишком сурово… Суд решил, что это военное преступление, и я не мог потребовать трех или шести месяцев тюрьмы. Это было все равно, что заявить остальным солдатам: “Почему бы вам не совершить нечто подобное и посидеть с полгодика в тюрьме? Когда вы выйдете, война кончится, другие погибнут, а вы останетесь жить”. Понимаете теперь, о чем я? Даже сегодня многие согласились бы со мной, что некоторые ситуации требуют жестких мер, хотя мне они и не по нраву. Но не я придумываю законы». В конце концов, Вальтер Фернау рассказывает о том, как повлияли ужасы, увиденные им на Востоке, на его собственное отношение к работе в военном трибунале. «Я не раз видел, как гибли на войне мои товарищи, так что стал реагировать на подобное довольно спокойно… Я стрелял в людей, видел, как они падают замертво, это – страшное зрелище. Но со временем ко всему можно привыкнуть. Когда сражаешься в России и видишь, как на тебя идут русские, подходят все ближе и ближе, то стреляешь не задумываясь и радуешься, когда они умирают от твоих пуль. Ужас! Сегодня никто не поймет, как можно радоваться, когда кто-то умирает на твоих глазах».

В полпервого ночи Карла Вайгляйна подвели к грушевому дереву, на котором Гельм решил его повесить. Ему на грудь прицепили табличку с надписью: «Приговорен к смерти за саботаж». Грушевое дерево находилось всего в пяти метрах от его дома. Карл позвал жену: «Дора, Дора, меня хотят повесить!» Она выглянула в окно кухни и стала просить Гельма и его приспешников: «Оставьте моего мужа в покое! Что он вам сделал?!» Михальский крикнул ей в ответ: «Молчи, сиди дома и закрой окно!» Мужа повесили у нее на глазах, казнь привел в исполнение сам Гельм, ему помогал младший капрал. Даже Вальтер Фернау, закаленный боями на Востоке, не смог сдержать эмоций, узнав об обстоятельствах, при которых казнили Карла Вайгляйна: «Это позор… Жена не должна была видеть смерть своего мужа – человека, за которого она вышла замуж лет сорок назад, а то и больше. Его повесили почти на пороге собственного дома». К телу приставили двух стражников и оставили висеть на суку еще на три дня, до самого Пасхального воскресенья.

После войны Вальтер Фернау изменил свою точку зрения – теперь он сожалеет о случившемся: «Я уже говорил, что мне безумно жаль, но, когда людей убивают вот так, ни за что, мои слова уже ничего не поменяют, как бы сильно я не жалел о своих решениях. Извинения имеют смысл лишь тогда, когда ты, скажем, разбил зеркальце на чужой машине, извинился и спросил, сколько оно стоит. Но человека уже нет в живых. Что тут можно поделать? Это очень серьезный вопрос, на него не существует ответа».

Многие участники подобных преступлений остались безнаказанными. Так, майора Гельма судили в Восточной Германии в 1953 году, приговорили к пожизненному заключению, но Министерство государственной безопасности ГДР (Штази) решило задействовать его в разведке на территории Западной Германии, а потому его выпустили на свободу уже через три года. Вальтера Фернау приговорили к шести годам тюремного заключения за участие в военном трибунале, он отбыл свое наказание почти в полном объеме.

Подобные ужасы в Германии в последние дни войны встречались на каждом шагу. В Пенцберге, на склонах немецких Альп, местные жители защищали угольные шахты от гитлеровской политики «выжженной земли». Армия США расположилась всего в дне пути оттуда, но в Пенцберг прислали специальный нацистский карательный отряд из Мюнхена, и каратели хладнокровно расстреляли лидеров Сопротивления. Затем они составили список «политически неблагонадежных граждан», которых повесили.

Столкнувшись с таким жестоким террором, население вынуждено было смириться. Иоганн Цан, например, говорит следующее: «Лично я не согласен с решением Гитлера. После того как стало ясно, что нам не выиграть этой войны, он должен был сказать: “Сдаюсь. Давайте заключим перемирие, я отказываюсь от своих притязаний, вы победили”. Он должен был поступить именно так, но, к сожалению, милосердие ему было чуждо». Такие люди, как Цан, по понятным причинам не могли сопротивляться воле фюрера: «Когда в правительстве образуется клика, подобная окружению Сталина или Гитлера, обладающая всей властью, она хладнокровно использует все способы и методы для достижения своих целей. Каждый считал, что нет смысла сопротивляться, любой рискнувший был бы убит. В июле [после покушения на Гитлера] мы уже видели, что ждет таких смельчаков. Даже те, для кого убийство и насилие было специальностью, не решались выступить против режима. Так как же мог обыкновенный гражданин, торгующий в магазине конфетами, вступить в противостояние с нацистами?» Цан тогда действовал с позиции самосохранения: «Сражаться против них? Я не мог так рисковать, боялся даже звонить по телефону – это могло стоить жизни. Боялись и все остальные, нацисты этого и хотели: чтобы мы молча ждали своей участи». У одного немца, который поддерживал режим, я спросил, почему все мирились с происходящим? Он раздраженно спросил в свою очередь: «Вы думаете, это было легко? Вам никогда не доводилось проходить через такое».