Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Невзирая на издаваемые властями бесконечные прокламации, призывавшие население уничтожать все пригодное для захватчиков и покидать оккупированные районы, многие помещики никуда двигаться не собирались. Есть немало свидетельств добровольного предоставления ими фуража и съестного французам с приемом в оплату монет или ассигнаций. Один русский помещик не только обеспечил всем необходимым отряд заготовителей провизии, возглавляемый капитаном Абраамом Россле из 1-го швейцарского линейного полка, но и дал солдатам приют на ночь, а утром помог избежать встречи с разъездом казаков, собиравшихся устроить засаду на противника {550}.

Когда Александр спросил Сергея Волконского о его отношении к дворянству в стране в целом, тот ответил: «Государь! Я стыжусь, что принадлежу к нему». Но высокий патриотический дух отсутствовал порой не только у обычного поместного дворянства. Ни кто иной, как цесаревич и великий князь Константин вынуждал армию закупать у него коней по завышенным ценам, а между тем из 126 проданных им лошадей для службы годились только двадцать шесть, в то время как остальных пришлось пустить под нож. Аракчеев брал посулы с поставщиков. Государственные служащие, ответственные за экипировку и снабжение войск, воровали и продавали налево закупаемые для армии вещи, получали взятки за выдачу квитанций о липовых поставках, в результате чего многое из выделявшегося для солдат на деле до них никогда не доходило. Ответственные за заботу о раненых офицерах, вывезенных из зон военных действий, перенаправляли в собственные карманы суммы, предназначенные на прокорм подопечным. Согласно некоторым источникам, не демонстрировали храбрости и бросали посты при приближении французов и иные представители духовенства {551}.

Купеческое сословие как будто бы проявляло тенденцию к большей щедрости, хотя в значительной степени причины таковой склонности следует приписывать восприятию ими войны против Франции как войны против Континентальной блокады, сильно бившей торговый люд по карману. Хотя хватало случаев, когда и они не отказывали себе в удовольствии нажиться на чем-нибудь. Купцы действовали заодно с чиновниками интендантства в деле поддержания цен, а некоторые, безусловно, наживали неплохие барыши на военных поставках. После обращения Александра в Москве с просьбой о сборе средств и добровольцев, городские оружейники подняли цены на сабли с шести до тридцати и даже сорока рублей за штуку, за пару пистолетов – с семи или восьми рублей до тридцати пяти или пятидесяти, а за ружье – с одиннадцати или пятнадцати до восьмидесяти {552}.

Когда царь спросил Волконского о простом народе, тот с готовностью отозвался: «Государь! Вы должны гордиться им. Всякий крестьянин – герой, преданный отечеству и вашей персоне». Однако даже это утверждение не очень-то подтверждается свидетельствами. В общем и целом, крестьян война волновала мало, но, как легко понять, они стремились уцелеть в ней и по возможности сохранить максимум скота, уводя его обычно куда-нибудь поглубже в леса. При отступлении русская армия поддерживала данную тенденцию, пугая крестьян ужасами, ожидавшими тех, кто останется. «Слухи производят сенсацию среди крестьян, которые с величайшим в мире хладнокровием поджигают свои избы, только бы не оставить их неприятелю», – писал один русский офицер. Но многим вовсе не улыбалось видеть, как отступающие русские войска жгут их деревни и села, а потому часто они сразу же после ухода солдат бросались тушить постройки. С амвона крестьянам вещали, будто захватчики – неверные, и многие называли французов «бусурманами», каким термином традиционно величали мусульман {553}. Потому французов боялись, и они сталкивались с враждебным отношением.

Но если барьер страха удавалось преодолеть, контакты бывали вполне дружественными. Михал Яцковский, офицер конной артиллерии из корпуса Понятовского, въехал в село в компании всего одного рядового и очутился тут же окруженным примерно пятьюдесятью вооруженными крестьянами. Однако как только он поздоровался, как принято по-христиански в Польше и в России, они опустили оружие и сказали, что коли чужаки христиане, то против них они ничего не имеют. Как отмечал Яцковский, прием этот его никогда не подводил, и он всегда получал снабжение, предваряя просьбу заявлением о готовности заплатить за все предоставленное.

О сходных примерах во взаимоотношениях говорят и другие поляки, каковые умели общаться с местным населением лучше представителей прочих национальностей в Grande Armée. В каждой французской дивизии имелся польский офицер, прикрепленный к соединению для подобных целей, и есть немало рассказов о мирных и плодотворных рейдах за продовольствием. Генерал Бертезен вообще отрицал факт широко распространенной враждебности на той стадии кампании. «Напротив, – писал он, – я видел, как наши слуги ходили куда угодно по одному и без сопровождения, добывая провизию вокруг Москвы. Мне известны случаи, когда крестьяне предупреждали их о приближении казаков или о засадах. Другие показывали нам места, где хозяева прятали запасы и делились ими с нашими солдатами». Ряд французских и союзнических офицеров подтверждают приведенные выше слова рассказами о дружелюбии населения при встречах с заготовителями продовольствия и фуража {554}.

Как писал один вестфальский солдат, когда его части пришел черед уходить из Можайска после проведенных там пяти недель, нанятый ними для работы человек, прощался с солдатами со слезами на глазах, осеняя их крестным знамением. По наблюдениям лейтенанта Пепплера, гессенский полк которого стоял на постое за Можайском, при достойном обращении с местными не возникали и причины опасаться их. «Мы сумели заслужить доверие и даже дружбу этих добрых людей до такой степени, что чувствовали себя в безопасности среди них так, словно находились в дружественной стране», – писал он. Бежавшему из плена Бартоломео Бертолини на пути к Москве не раз попадались крестьяне, подкармливавшие его в ходе путешествия {555}.

Пусть даже в этих историях есть доля преувеличения, все равно они говорят о многом, к тому же вышеназванная тенденция подтверждается свидетельствами и с русской стороны, где настроения низшего сословия вызывали глубочайший страх. «Мы по сей день не знаем, в какую сторону повернет русский народ», – предупреждал Ростопчин Сергея Глинку {556}.

Вскоре после начала нашествия отмечались случаи, когда крепостные отказывались выполнять привычные обязанности и даже устраивали небольшие бунты. Бывало, что они грабили усадьбы, оставленные бежавшими дворянами. В письме к другу один помещик описывал, как после прихода французских фуражиров, которые взяли себе все им потребное в его имении, крепостные набросились на барское добро и растащили остальное. Когда местные власти испарялись, крестьяне начинали вести себя как «разбойники», нападали даже на священников и пытали их, стараясь выведать, где запрятаны существовавшие или мнимые церковные сокровища. Крестьяне помогали французским мародерам в нападениях на помещичьи усадьбы и в их разграблении. Иные жаловались на свое положение французам и, как казалось, ожидали какого-то облегчения участи от Наполеона. Многие оставшиеся помещики и помещицы, часто жены находившихся в армии офицеров, окружали себя вооруженными слугами, а порой просили о защите французов. Случалось, с помещиками обходились и вовсе круто, даже убивали, но в основном беспорядки носили скорее меркантильный, чем политический характер {557}.