Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Задача миссии Лористона заключалась в получении разрешения на свободной проезд к царю в Санкт-Петербург. Кутузов ответил, что не имеет полномочий дать такое разрешение, а потому в его силах только написать государю и передать просьбу французов. Лористону и Наполеону предстояло терпеливо ожидать ответа. Лористон спросил, нельзя ли установить режим прекращения огня на период ожидания. Он к тому же предложил произвести обмен пленными и принять меры по ограничению насилия, все нараставшего в действиях с обеих сторон. Кутузов говорил вежливо, но ни на что не соглашался, указав, между прочим, что не захватчикам сетовать на поведение ограбленного населения. Французская миссия закончилась ничем. Однако она обратила языки против фельдмаршала – тому даже пришлось приказать арестовать одного офицера за распространение слухов о будто бы ведущихся главнокомандующим переговоров с французами, – и стоила ему строгого упрека от Александра I, отдавшего четкие распоряжения не вступать ни в какие сношения с неприятелем {636}.

Александр побуждал Кутузова атаковать выдвинутые части французской армии и не понимал, почему фельдмаршал не ударит на Мюрата, стоявшего лагерем у Винково {637}. Беннигсен, Ермолов, Платов, Багговут и прочие тоже уговаривали Кутузова ухватиться за благоприятную возможность и уничтожить эти формирования, насчитывавшие около 25 000 чел., поскольку те стояли прямо под носом у русских и к тому же совершенно не заботились о мерах предосторожности, каковые надлежит соблюдать перед лицом противника. Учитывая рост численности русских войск, достигших более 100 000 чел., такая операция обещала стать развлекательной прогулкой. Кутузов успешно держал оборону против советчиков, но не смог, в итоге, игнорировать желание всей армии, вследствие чего согласился.

Он назначил датой наступления 17 октября, но сделал это поспешно и при обычном небрежении нормальными каналами передачи распоряжений. Ермолова своевременно не нашли и не озадачили доведением до командиров ряда частей соответствующих приказов (возможно потому, что вызывал его Коновницын). В результате, когда Кутузов отправился принимать руководство боевыми действиями, в половине формирований все преспокойно занимались обычными рутинными делами: заготовкой провизии и приготовлением пищи, а не строились для битвы. Фельдмаршал пришел в неописуемую ярость и принялся грозить страшными карами Ермолову и многим другим, после чего вынужденно перенес наступление на следующий день.

Но 18 октября Кутузов вовремя не явился, а потому атаку возглавил Беннигсен. Багговут двинулся против левого фланга Мюрата, в то время как Орлов-Денисов устремился на правый. Действия противника совершенно застигли французов врасплох, и казаки Орлова-Денисова ворвались в лагерь 2-го кавалерийского корпуса генерала Себастьяни, пока почти все находившиеся там еще спали, захватив сотни пленных. Остальные французские кавалеристы вскочили на лошадей и бежали.

Вместо того чтобы развить успех, казаки принялись грабить вражескую лагерную стоянку, позволив французам собраться и контратаковать. Однако они все равно оказались окруженными превосходящими силами неприятеля. Но русские никак не использовали выгодную обстановку. Корпус Милорадовича топтался на месте, а просьба Беннигсена к Кутузову о присылке подкреплений осталась без ответа. И вот пока самые разные русские части бессмысленно маневрировали по полю, французы, сгруппировавшись за сильным заслоном корпуса Понятовского, отступили в порядке.

Предполагаемая прогулка окончилась фиаско, и пусть французы потеряли около 2500 чел., тридцать шесть пушек и один полковой штандарт [150], русские недосчитались более тысячи человек, в том числе и генерала Багговута [151]. Они хвастались, будто король Неаполя бежал с такой поспешностью, что оставил им весь гардероб и столовое серебро [152] {638}. И все же они не сумели разгромить ни одной французской части. К тому же эпизод осложнил и без того конфликтную обстановку в русском командовании. Кутузов назвал Беннигсена « imbecile » [153]и «рыжим трусом» (подразумевая здесь под словом «рыжий» еще и клоуна), а тот отвечал в подобном же духе {639}.

Разочаровывающий исход боевого соприкосновения ни в коей мере не помешал Кутузову, которого никто и не поле боя-то не видел, раструбить всем и каждому о том, сколь замечательно он ударил на войска Мюрата числом в 50 000 чел. и вдребезги разбил их. Французы «бегут, как зайцы», – писал фельдмаршал в одном письме. Победная реляция, отправленная в Санкт-Петербург, была настолько хвастливой, что в честь победы двое суток гремели салюты, и сияла иллюминация, а царь наградил главнокомандующего именной шпагой с лавровыми листьями {640}.

Но продолжения не последовало. Офицеры ругались, а солдаты удивлялись, почему их не ведут на французов, но поскольку становилось холоднее, они принялись рыть себе землянки. Кутузов, как начинали думать многие, и в самом деле боялся давать бой Наполеону. Николай Дурново, офицер из штаба Беннигсена, жаловался, что Кутузов «просто боится сделать малейшее движение: он сидит в Тарутино, как медведь в своей берлоге, и не хочет оттуда выйти», в то время как французы очень уязвимы перед любой атакой. «Это нас всех приводит в ярость» {641}.

Когда русские развернули наступление на Мюрата при Винково, Наполеон находился в Кремле, где давал смотр 3-му корпусу Нея. «Парад был хорош, насколько позволяли обстоятельства, – писал полковник Раймон де Монтескью-Фезансак, 4-й линейный полк которого тоже участвовал в построении [154]. – Полковники превзошли себя, чтобы представить свои полки в лучшем свете, и никто, кто видел солдат, не мог предположить, сколько испытаний выпало и продолжало выпадать на их долю». Вскоре после полудня на плац галопом примчался адъютант Мюрата, лейтенант Беранже, и поставил императора в известность о случившемся под Винково. «Пусть и не будучи напуган, Наполеон, тем не менее, очень встревожился», – отмечал Боссе. Он наскоро провел смотр, раздавая кресты Почетного Легиона и повышения в званиях, а потом вернулся в свои покои, откуда принялся рассылать приказы о начале назначенной на завтра эвакуации. «Он все время открывал дверь в комнату, где ждали дежурные, вызывая то одну, то другую персону, говорил быстро и не на единое мгновение не оставался спокойным, – писал Боссе. – Не успел сесть за завтрак, как снова вскочил. Он вкладывал столь много срочности во все замыслы и планы, что я подумал, будто пагубные последствия длинного сидения в Москве внезапно прояснились для него в тот день». Когда Наполеон тем вечером оставил Кремль, к нему вернулось обычно спокойствие, и он казался более бодрым, чем бывал в последнее время {642}.