Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

По разным оценкам, количество транспортных средств невоенного назначения, сопровождавших войска Наполеона при оставлении ими Москвы, варьируется от 15 000 до 40 000 единиц, а число гражданских лиц, включая слуг, достигало, вероятно, 50 000 чел {649}. Армия влекла и тянула за собой необычайное количество всего постороннего. Помимо снижения скорости движения и создания пробок на дорогах, такое положение производило глубоко деморализующее воздействие. Солдаты больше думали о добыче, нежели о предстоящих боях, что вносило элемент боязни в их души и отвлекало от дела, подтачивая единство даже самых лучших частей.

Фактическое количество вооруженных людей в распоряжении Наполеона на момент выхода из Москвы составляло не более 95 000 чел., а вероятно и того меньше. По свидетельству Марка-Эли-Гийома де Бодю, бывшего в то время капитаном и адъютантом Бессьера, большинство молодых солдат погибли или умерли по дороге к моменту, когда Grande Armée достигла Москвы, в результате чего остались только самые крепкие и закаленные. Такое утверждение, безусловно, верно в отношении пехоты. Солдаты не только отдохнули, но и восстановили силы за счет регулярного питания, к тому же они привели в порядок обмундирование и обувь. По мнению доктора Буржуа, войска пребывали в отличной форме. «Они шли весело и громко распевали песни», – отмечал граф де Майи {650}.

На капитана Франсуа Дюмонсо из 2-го полка шволежеров-улан гвардии произвели впечатление итальянцы принца Евгения, смеявшиеся и певшие при выступлении из Москвы. «Эти солдаты выглядели добрыми бойцами, – писал он. – Было очевидно, что они вполне оправились после перенесенного напряжения. Воины казались веселыми и готовыми ко всему». Данное мнение подтверждал и сам принц Евгений. Он тоже высоко оценивал состояние корпуса, хотя численность его из изначальных почти 45 000 чел. сократилась до 20 000 пехотинцев и двух тысяч всадников {651}.

Войска, дислоцированные дальше всех от Москвы, пребывали и в худшем состоянии. После Винково в 5-м корпусе Понятовского оставалось не более четырех тысяч измотанных людей. Вестфальцы Жюно, квартировавшие в Можайске, перестали представлять собой боевые формирования. Но в то время как кавалерия гвардии, хотя лошади и не дотягивали до нормы, выглядела сносно, а некоторые части легкой конницы, приданные разным корпусам, годились для боя, от некогда блистательной группировки Мюрата остался один только призрак.

В нескольких милях от Москвы генерал Рапп увидел остановившегося на обочине Наполеона и подъехал к нему. «Итак, Рапп, мы будет отходить к границам Польши по калужской дороге, – произнес император. – Я займу хорошие зимние квартиры. Надеюсь, Александр согласится на мир». Рапп заметил, что зима обещает выдаться холодной, и условия для жизни будут тяжелыми, но Наполеон отмел его возражения. «Сегодня 19 октября, а посмотрите, какая замечательная погода, – сказал он. – Ну, верите теперь в мою звезду?» Но, как чувствовал Рапп, то была лишь показная беззаботность, и отмечал: «Его лицо носило печать беспокойства» {652}.

Веселое настроение солдат, выходивших из Москвы, быстро улетучивалось по мере того, как приходилось с трудом пробираться по запруженным дорогам, стараясь следить, как бы не оказаться сброшенными в канаву тысячами повозок. Всякий раз, когда войско доходило до моста или узкого прохода, возникали распри из-за права превосходства, в ход шли кулаки, а то и штыки, не говоря уже о проклятиях на дюжине языков. Большинство мостов в тех краях представляли собой длинные сосновые стволы, переброшенные через овраги или ручьи и иногда поддерживаемые одной или двумя опорами, тогда как более короткие круглые бревна лежали поперек, образуя настил, который посыпали соломой и забивали землей, чтобы добиться ровной поверхности. Если одно из бревен сгнивало или переламывалось, остальные раскатывались вперед и назад, ноги людей и лошадей попадали в промежутки между ними, точно в ловушки, и ломались, особенно когда другие напирали и пытались продвинуться дальше. 22 октября хляби небесные разверзлись, и дорога превратилась в грязевое море. Приходилось оставлять все больше повозок, выбрасывать один за другими из ранцев громоздкие предметы, а колонны растягивались по мере того, как все больше отставших от своих частей солдат не догоняли их.

Наполеон двигался в южном направлении по Старой Калужской дороге, стремясь прямиком к лагерю Кутузова у Тарутино, в то время как принц Евгений с 4-м корпусом шел по Новой Калужской дороге чуть к западу. Можно лишь гадать о намерениях Наполеона. Вероятно, сам он собирался поквитаться за поражение при Винково путем нанесения удара по всей русской армии, а задача принца Евгения состояла во фланговом маневре. Но если так первоначально и задумывалось, император французов изменил план и через два дня после выступления из Москвы, 21 октября, повел основные силы через целину в западном направлении на Новую Калужскую дорогу и соединился с Евгением около Фоминского. После чего приказал тому быстро выдвинуться и захватить небольшой городок под названием Малоярославец, господствовавший над переправой через реку Лужа.

Наполеон также послал маршалу Мортье, находившемуся с гарнизоном в Москве, приказ оставить ее и отходить на Можайск. Кроме того, он распорядился о вывозе всех оставшихся в городе раненых, включая и тех, кого прежде считали непригодными к транспортировке. «Я не могу настаивать погрузить всех еще остающиеся в госпиталях солдат на повозки Молодой гвардии, спешенной кавалерии и на все прочие, каковые только найдутся, – писал он. – Римляне награждали гражданскими венками тех, кто спасали своих сограждан. Маршал герцог Тревизский [Мортье] заслужит столько их, сколько воинов спасет». Император наказал ему не бояться перегружать повозки, ибо в Можайске найдутся свежие лошади и пустые снабженческие фуры. Он отдавал предпочтение в первую очередь офицерам и унтер-офицерам и французам. В последних строках, стараясь сделать призыв более внушительным, Наполеон напомнил Мортье о его собственных деяниях, когда в 1799 г. он доставил домой раненых под Акрой {653}.

Император французов ранее велел Мортье перед выступлением взорвать Кремль и пожечь городские особняки Ростопчина и графа Разумовского – дипломата, к которому испытывал личную неприязнь. В 1:30. пополудни 23 октября части находились еще не так далеко от Москвы, чтобы не слышать глухого гула взрывавшихся зарядов. «Эта древняя цитадель, стоявшая со времен основания монархии, этот первый дворец царей более не существует!» – заявлялось в бюллетене от двадцать шестого числа {654}. К счастью, многие заряды не сработали, и хотя ущерб взрывы нанесли значительный, все же уничтожить Кремль не удалось.