Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Московский генерал-губернатор решительно настроился взять под контроль настроение населения и дирижировать им с помощью пропаганды и обработки новостей. Он выпускал преисполненные демагогического патриотизма и бахвальства прокламации, приказывая вывешивать их на углах улиц для всеобщего обозрения. Наполеон и французы представлялись там в самых черных красках. Составители текста этих «ростопчинских афишек» затрагивали все до одной ксенофобские струнки, чтобы французы чего доброго не показались привлекательными в глазах представителей низших сословий. В то же самое время последние получали объект для ненависти, который перенаправлял настроения и оттягивал на себя враждебные чувства простонародья, питаемые им в отношении дворянства. Ростопчин не гнушался и самого бесстыдного вранья. «Я дал указание распространить слух, будто турки собираются поддержать нас, а ныне утром получил сведения, что-де крестьяне поговаривают: “Турки покорились и пообещали нашему царю платить дань в виде 20 000 голов французов ежегодно”», – с удовлетворением писал он к Александру 23 июля {392}.

Ростопчин раздувал каждую стычку в победу и организовывал грандиозные благодарственные молебны. 17 августа все в Москве с радостью передавали из уст в уста слухи о победе над французами под Смоленском. Генерал Тучков будто бы разбил Наполеона и, как рассказывали, убил в сражении 17 000 французов, а еще 13 000 взял в плен. Двое суток спустя Ростопчин докладывал Балашову, что в городе спокойно. Шестьдесят человек клялись, будто им было видение Бога, благословлявшего Москву над Даниловским монастырем. Одного проживавшего в городе француза, превозносившего чудеса свободы во Франции, высекли и отправили в ссылку. В Богородске русского рабочего, говорившего, что Наполеон принесет в Россию свободу (отчего вся фабрика побросала инструменты и остановилась), били плетьми и посадили под замок, а его взбаламученных товарищей заставили продолжить работу {393}.

Нетрудно предсказать то, какой шок произвела правда о Смоленске, когда новости, наконец, достигли ее жителей. «Москва содрогнулась от ужаса. Все думали только о бегстве и рассуждали, как будет лучше, увезти ценное, закопать его или замуровать в стены, – вспоминала молодая дворянка. – В домах было негде ступить от сундуков, улицы наполнялись повозками, тяжелыми каретами и легкими бричками с целыми семьями вместе со всем их достоянием». Церкви не закрывались ни днем ни ночью, и в них во множестве толпились молящиеся. Большинство дворян Москвы владели загородными имениями, где обычно проводили лето, и многие из задержавшихся в городе или приехавших туда по случаю визита Александра отправлялись теперь в сельскую местность. «Каждый день можно было видеть сотни проезжавших через город экипажей, занимаемых в основном женщинами и детьми, – рассказывала дочь Ростопчина. Мужчины военного возраста, когда их заставали во время попытки оставить город, подвергались глумлению, а иногда и угрозам толпы. – Чтобы избежать насмешек и оскорблений со стороны населения, мужчины всех возрастов переодевались в одежду жен и матерей, надеясь спастись от неприятных реплик с помощью такого маскарада» {394}.

Их сменяли беженцы, текшие рекой из Смоленска, рассказывавшие ужасные истории, и раненые офицеры, вывезенные с фронта, сетования которых на Барклая и немецких «предателей» передавались из уст в уста и циркулировали по городу. Скоро даже московские извозчики ругали Барклая немецким изменником {395}.

Сам же Ростопчин начал вывозить святыни из церквей, библиотеки и сокровища из Кремля, но продолжал сочинять прокламации, или «простонародные листки», звучавшие все более воинственно. Губернатор разгуливал по улицам, встречал людей и уверял их в отсутствии причин для беспокойства, ибо французов скоро разобьют, а сам он скорее сожжет город, чем пустит в него врага. «Народ здешний по верности к Государю и любви к Отечеству, решительно умрет у стен Московских, и если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то следуя русскому правилу «Не доставайся злодею», обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему знать, чтоб он не щитал [94]на миллионы и магазейны [95]хлеба, ибо он найдет уголь и золу», – писал губернатор Багратиону 24 августа {396}.

По приказу Ростопчина каждый день ловили «шпионов» и «агитаторов». Их стегали кнутами и сажали под арест или, если они оказывались иностранцами, отсылали в какой-нибудь отдаленный город под надзор полиции. Французских жителей столицы, каковые выказывали удовольствие успехами Наполеона, ссылали в Нижний Новгород. 24 августа Ростопчин с гордостью сообщал Багратиону, что обстановка им полностью контролируется и оснований для страха перед низшими сословиями нет, ибо Наполеона и французскую свободу превозносили лишь несколько пьяниц. «Настроение народа таково, что ежедневно я нахожу себя проливающим слезы радости», – писал он Балашову {397}.

18 августа в город прибыли сотни крестьянских новобранцев, сопровождаемых стенающими женами, матерями и плачущими детьми, пришедшими проводить близких. Они составляли первую партию из 24 835 ратников, призванных в губернии к тому моменту для составления местного ополчения – так называемой «Московской военной силы». В качестве форменной одежды ополченцам выдавали серые крестьянские кафтаны длиной до колена и мешковатые штаны (шаровары), заправлявшиеся в высокие русские сапоги, а в качестве головных уборов – суконные фуражки с наушниками, которые можно было завязывать под подбородком, и крепившимися спереди эмблемами: царским вензелем на околыше и латунным крестом с надписью «За веру и царя» на тулье [96]. Затем ополченские полки выстроились перед генерал-губернатором, выслушали обращение историка Николая Карамзина и получили благословение митрополита Москвы. Тот окропил воинов святой водой и вручил освященные знамена для битвы перед выступлением на фронт {398}.

Ростопчин относился к делу более чем добросовестно и старался не упустить никаких моментов, способных послужить для разгрома французов. Его внимание привлек один немецкий шарлатан по имени Леппих, уверявший, будто может построить огромный воздушный шар, который полетит над французскими войсками и разом уничтожит врага огнем с неба. Изрядно облегчив городскую казну, Леппих в тайне ото всех засел за работу.

Лихорадочная деятельность Ростопчина способствовала разрастанию смятения и все сильнее нагнетала атмосферу. Люди, осмеливавшиеся заговорить на улице на каком-нибудь другом языке, кроме русского, рисковали пасть жертвами озлобленных толп. Воззвание, выпущенное Ростопчиным 30 августа, где тот пообещал повести население города на битву с противником, вооружив горожан, если будет надо, топорами и вилами, вызвало настоящие бунты: толпы вламывались в лавки и избивали ни в чем не повинных граждан из-за подозрений, будто те являются французскими шпионами {399}. Все это не могло кончиться добром и сулило великую беду древней столице царей.