Деян Суджич - Язык вещей

Чтобы стать современнее, Токио должен был освоить не только западные технологии, но и западную моду. Куда больше времени понадобилось Японии, чтобы обрести творческую уверенность в себе, позволившую ей выйти в лидеры переосмысления сегодняшнего понятия моды.

До 1960-х годов Япония воспринималась в Европе и Америке примерно так же, как сегодня Китай. Она была источником постоянного притока недорогих низкокачественных промышленных товаров, включая блузки по доллару за штуку и неимоверное количество дешевых и немудрящих подделок под западные образцы. То, что Япония превратилась в один из крупнейших центров международной моды, показывает, насколько важна сегодня ее роль в мировой культуре.

Фото Ататюрка в европейском костюме в Турции можно встретить повсеместно. В 1920-х его воротник со скошенными концами был признаком стремления к модернизации; сегодня он лишь напоминает о временах строительства светской республики. Подобно японской императорской семье на рубеже веков, Ататюрк придавал одежде западного образца большое значение. Будучи не только политиком и полководцем, но еще и «арт-директором», он упразднил фески, ввел в стране латинский алфавит и перенес ее столицу на новое место

Поколение дизайнеров, возглавляемое Иссеем Мияки, но включающее также Йоджи Ямамото и Рей Кавакубо, – люди, чье детство пришлось на первые годы после поражения Японии во Второй мировой, – сыграло важнейшую роль в превращении страны в неотъемлемый элемент современного мира. Мияки, обучавшийся в парижском доме Givenchy в 1968 году, вернувшись домой, начал разрабатывать своеобразную японскую концепцию моды. Придумывая свой собственный, неповторимый язык, он смешивал татуировки якудзы и ткани рыбацких спецовок со свежими современными расцветками. Рей Кавакубо, создавшая Comme des Garçons, взяла на вооружение иной, но не менее радикальный подход. Она пошла на деконструкцию моды, бросая вызов традиционным представлениям об отделке и качестве, устоявшимся взглядам на язык одежды. Когда первые коллекции Кавакубо демонстрировались за пределами Японии, они производили шокирующее впечатление, а поначалу даже ставили в тупик. Редакторы некоторых модных журналов называли стиль Кавакубо «мешковатым», но он оказался слишком убедительным, чтобы с ним можно было не считаться.

В прошлом европейские законодатели мод проявляли немало интереса к всяческой экзотике. В XVIII веке большим спросом пользовался китайский стиль. Экспедиция Наполеона в Египет обернулась недолговечной популярностью «фараоновской» декоративности. Пятьдесят лет спустя, в середине XIX века, открытие Токио внешнему миру породило столь же преходящее увлечение японскими мотивами (правда, эта тенденция сильнее проявилась в искусстве, чем в сфере моды). Однако подобный импорт экзотических стилей, по сути, был одной из форм культурного туризма. Лишь в начале 1980-х, когда японские модельеры начали демонстрировать свои коллекции в Париже и продавать их в нью-йоркском магазине Barneys, Запад оказался в роли пассивного потребителя моды, созданной другими культурами. До этого западные дизайнеры считали себя творцами моды, которая затем экспортировалась в другие уголки планеты.

Рей Кавакубо дала своему бренду французское название Comme des Garcons, но ее стиль отличается безошибочно японским своеобразием. Кавакубо первой бросила вызов монополии европейцев и американцев на «современность»

С начала 1980-х японская мода – несмотря на то, что прежде японскую одежду носила лишь горстка «элитарных» потребителей – психологически очень сильно повлияла на положение дел как внутри страны, так и во всем остальном мире. Мода перестала быть явлением, которое западные «законодатели» навязывали остальному миру. То, что теперь происходило в Токио, способно было изменить представления людей, которые прежде были уверены, что только они задают тон модной индустрии. Причем речь шла не о мелких сезонных сенсациях, а об изменении самого характера одежды. Изменились представления и о Японии в целом. Мода доказала, что японцы не только обладают техническими навыками, позволяющими производить надежные и экономичные малолитражные машины, но и способны творить самобытные образы, которые нравятся иностранцам.

Мияки, Кавакубо и Ямамото предлагали не перекомпоновку фольклорных или этнических элементов японского национального костюма, хотя существующие в стране глубокие ремесленные и смысловые традиции в одежде стали для них богатым источником вдохновения. Они сосредоточились на концептуальных аспектах манеры одеваться.

В изделиях японских модельеров – особенно в то время, когда их можно было купить лишь в немногих магазинах, – было нечто загадочное, не вписывающееся в общепринятые рамки. У этой одежды были непривычные силуэты, дизайнеры часто использовали черный цвет и самым радикальным образом манипулировали тканями и кроем. Их подход кардинально отличался от норм западной моды в том, что касается гендера и человеческого тела. Японские коллекции не могли не понравиться тем, кто считал себя людьми свободомыслящими, не связанными общепринятыми критериями моды. Они привлекали людей, понимавших, что мода отнюдь не всегда неразрывно связана с молодостью. По сути, это была мода для тех, кто, в общем-то, не любит моду.

Характер моды определяется как миром одежды, так и феноменом перемен, который она воплощает. Мода касается нашей манеры одеваться и смыслов, которые несет в себе одежда. Но еще она связана с тем, что мы запрограммированы природой на постоянные изменения. В течение суток меняется освещение – восходит и заходит солнце. Смена времен года происходит медленнее, но она также предопределена. Естественным следствием этого феномена, включающего множество различных циклов одновременно, является представление о том, что мир вокруг нас никогда не стоит на месте. Каждый сезон должен отличаться от другого. Но в нашей жизни есть и долгосрочная цикличность: колебания между сдержанностью и пышностью. Эти колебания возникают как реакция на ситуацию в обществе и могут представлять собой антитезу войне или экономической депрессии либо, наоборот, позитивную реакцию на «бэби-бум» и увеличение доли молодежи в составе населения. В результате в одежде мы переходим от открытой сексуальности к пуританству, от короткого к длинному, от пестроты к однотонности, от ностальгии к футуризму.

Наши представления практически обо всем – от интеллектуальных поветрий до цветовой гаммы – постоянно колеблются под воздействием «приливов и отливов» в нашем понимании окружающей действительности.

Именно так происходят изменения в нашем восприятии того, что можно считать официальной и повседневной одеждой: смокинг был повседневным костюмом для людей, отцы которых носили фрак, но официальным для их детей, живших в эпоху пиджачных пар. Этот костюм, в свою очередь, стал официальным для поколения, выбирающего на каждый день джинсы и кроссовки.