Юрий Штридтер - Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя

По сути дела, о самой старой публикации можно сказать только то, что явствует из названия и данных списков. Он был существенно короче рассказа в форме от первого лица и обработки Комарова, и, вероятно, не применял форму изложения от первого лица [641]. Оба эти признака обнаруживают также издания 1815, 1817 и 1830 гг. В чисто содержательном отношении они мало отличаются от версии от первого лица и обработки Комарова, и они в способе изображения настолько родственны тексту Комарова, что здесь можно предположить сильное влияние «подробного и правдивого описания». Характерно только, что анонимный издатель XIX столетия точно так же отказывается от «обстоятельности», как и от «правдивости» (которого Комаров пытается поддержать многочисленными примечаниями) и перенимает от Комарова наряду с материалом прежде всего «романическое» окрашивание мошеннических проделок.

Так традиция предлагает ряд различных версий жизнеописания Каина. Прообразы, которым уподобляется материал, очень различны, простираясь от очевидно литературных образцов и криминальных корреспонденций или простого протокола до до фольклора. Хотя в различных редакциях доминируют разные образцы, хотя обработка Комарова однозначно «литературнее», чем версия «Жизни», а та в свою очередь однозначно «более фольклорна», чем текст Комарова, каждая редакция остается всё же сочетанием весьма различных элементов и должна рассматриваться в качестве такового. Поэтому было бы неверно подчеркнуть у Комарова только склонность к «романическому» и не заметить документальный интерес или, несмотря на «пуризм», ещё имеющуюся фольклорную сущность. Но точно так же ошибочно было бы истолковать рассказ от первого лица из-за его неоспоримо исконно народной формы и её фольклорную окраску просто как продукт народной поэзии, как то было повторно сделано в исследовании [642].

Настоящие народные сказки, группирующие свои приключения или шванки вокруг исторических личностей, также охотно обогащают отдельные эпизоды историческими деталями [643]. Но рассказ Каина выходит в этом отношении далеко за обычные пределы. Это имеет силу уже в отношении чистых описаний авантюр, и уж тем более применительно к отчетам сыщика, радикально противоречащим картине народной сказки в чистом виде. Постольку Стенбок-Фермор, равным образом подчёркивающая фольклорную сторону, скорее, нежели Бессонов, справедлива к тексту, так как она допускает гетерогенность отдельных фрагментах и прямо делает их исходным пунктом своего анализа. В этом отношении Стенбок-Фермор даже скорее идёт слишком далеко. Она не только отделяет рассказы мошенника от сообщений сыщика, в стилистическом и тематическом отношении однозначно другого рода, она также проводит сверх того внутри этих комплексов резкие разграничительные линии, самостоятельно nimmt an передававшиеся индивидуальные повествования и делает отсюда выводы, относящиеся к постепенному сращению текста. Так она вычленяет из приключений до начала карьеры сыщика два периода. Первый – деятельность Каина до его освобождения из крепостной зависимости. Она воспринимается автором как полностью внутренне закрытое стихотворное повествование, которое с обычной в народных сказках «реалистической» окраской следует образцу сказки о мести неблагодарному господину. Девушка Филатьева становится в этом случае «mysterious protector» (таинственной защитницей. – Англ., прим. пер.), а тайна, переданная ею Каину, истолковывается как «the magic talisman» (магический талисман. – Англ., прим. пер), собственные же речи Каина как «magic words» (магические слова. – Англ., прим. пер.) [644]. Точно так же изолированы предприятия на Волге под водительством «атамана» Зари. Стенбок-Фермор считает вероятным, что Каин в действительности вовсе не участвовал в этих разбойничьих набегах, и что здесь речь идёт о самостоятельном повествовании (с Камчаткой как главным персонажем), которое лишь позже было включено в цикл Каина [645]. И подобным образом анализируется весь текст. При этом автор даёт отдельные интересные указания, но в своём стремлении вычленить самостоятельные повествовательные комплексы склоняется к Uberinterpretationen, и её выводы относительно истории возникновения текста остаются почти сплошь чистыми гипотезами. При этом такие гипотезы ещё оправдывались бы, если бы речь шла о es повествовании, возникшем постепенно в ходе развития длительной традиции. Но этого нет в жизнеописании Каина (Стенбок-Фермор даже упоминает мимоходом, что, может быть, сам Каин диктовал историю товарищ по заключению, и рукописи попали затем из Рогервика в Москву [646]).

Когда последовала первая запись жизнеописания и насколько сам Каин участвовал в её создании, определить не удается. Несомненно, однако, что письменная фиксация последовала уже очень скоро после осуждения Каина (что говорит уже против предположения о всё более растущем «цикле шванков»). Как показывают предисловие и примечания Комарова, уже перед первой публикацией были распространены рукописные редакции жизнеописания, в содержательном отношении весьма значительно совпадавшие с с печатным вариантом. Различные печатные варианты также едва отличались друг от друга с точки зрения наличия эпизодов. Это обращающая на себя внимание странность предания о Каине. Собрания шванков, пришедшие из устного народного творчества, остаются большей частью в ситуации постоянного изменения, фонд имеющихся шванков дополняется, варьируется, изменяется последовательность и т. д. Это правильно даже для письменно зафиксированных и установленных в своей основной структуре собраний вроде «Уленшпигеля». И соответствующий процесс можно констатировать применительно к литературному наследованию приключений Картуша. Почти в каждом новом издании группируются дальнейшие авантюры и анекдоты вокруг образа разбойник, число эпизодов растет, их количество и последовательность постоянно меняются. Позднейшие обработчики иногда подчёркивают уже в названии, что они увеличили историю «благодаря многочисленным новым анекдотам» [647].

В противоположность этому совокупность эпизодов и даже их последовательность остается у Каина почти неизменной, хотя на протяжении более полувека вновь и вновь выходили новые издания, не являющиеся просто новыми изданиями первого. Если внутри напечатанного предания о Каине имеется остающаяся действенной тенденция к «формированию цикла», то лишь вне серии шванков в песенном приложении, которое растет от издания к изданию и состав которого постоянно изменяется. В самом же жизнеописании изменение происходит не внутри содержательной сферы, а внутри формальной, касается не фонда эпизодов, а их формы, свидетельствует не о ступенчатом «срастании» самостоятельных, ранее обособленно переданных рассказов, а о повторной новой редакции того же, уже ранее фиксированного содержания, которое каждый раз уподобляются другим литературным или полулитературным образцам.