Юрий Штридтер - Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя

Больше всего внимания среди этих различных редакций заслуживает в рамках истории русского плутовского романа рассказ от первого лица. Он не только является очевидно плутовским в сравнении с обработкой Комарова, но и в результате стилизации уголовного преступника Осипова-Каина в хитроумного плута и благодаря общей концепции плутовского романа как жизнеописания от первого лица, состоящего из слабо связанных друг с другом многочисленных остроумных мошеннических проделок, оказывается гораздо сильнее связан с жизнеописаниями Джонатана Уайлда или Картуша, незадолго до его появления переведёнными на русский язык. Он может быть с гораздо большим основанием причислен к плутовской литературе, чем, например, часто безличные биографии преступников и «Anatomies», составляющие большую часть старой английской «Literature of Roguery». Несмотря на это, рассказ Каина от первого лица не является плутовским романом вроде «Гусмана» или более короткого «Ласарильо». Образец плутовского романа остается здесь одной из возможностей наряду с другими. Так рассказ Каина образует своеобразное пограничное явление между плутовской литературой, криминальной журналистикой и настоящим фольклором. И прежде всего как такое пограничное явление – в качестве примера сочетания традиционной плутовской схемы с устным творчеством, с одной стороны, с формами канцелярского отчёта, с другой, она заслуживает внимания в рамках имеющихся исследований.

Для вкуса простых русских читателей на исходе XVIII столетия поучительно, что плутовская редакция в форме от первого лица сразу же берет своё, в то время как напечатанная несколько ранее безличная «краткая» редакция не переиздается после появления рассказа от первого лица. Характерно также, что напечатанные вскоре вслед за тем «романическая» и подчёркнуто «документальная» обработка Комарова оказались точно так же очень популярны у русского читателя. Восьми изданиям от первого лица противостоят семь изданий обработки Комарова. Во времени также простираются от 70-х до 90-х гг. издания обеих версий. Тот факт, что затем к концу столетия обе редакции более не выходили, был вероятно, в основном обусловлен трудностями, от которых русскому книгопечатанию в целом пришлось страдать на рубеже веков. Когда после Наполеоновских войн снова началось общее улучшение и оживление, вновь появилась и история Ваньки Каина, в сильно сокращенной форме, но всё ещё с тем же количеством эпизодов. Только со второй половины XIX в. постепенно теряется эта фиксация, история Каина заимствуется и преобразуется «лубком», образ Каина появляется в народных песнях и сказках [648]. Имя Каина и по сей день остается в народной молве равнозначным понятиям «мошенник» и «разбойник» [649]. Настоящим же временем расцвета предания о Каине остается уходившее в историю XVIII столетие, в котором ни одно другое произведение русской прозы не издавалось и не обрабатывалось вновь так часто, как это жизнеописание московского мошенника и сыщика.

В трёх предшествующих главах намеренно исследовалось всегда только одно произведение, причём в значительной степени изолировано, чтобы лучше проявилось своеобразие отдельной работы. Но три отдельных анализа «Пересмешника», «Пригожей поварихи» и «Ваньки Каина» в совокупности уже дают в принципе общее представление о русском плутовском романе в пору его зарождения.

Характерна социальная и литературная ориентация авторов или издателей. Как Чулков, так и Комаров уже в своих предисловиях недвусмысленно ориентируются на простого, не «благородного» русского читателя. Оба в своём литературном производстве были непосредственно зависимыми от благосклонности, т. е. от готовности этих читателей купить книгу, и Чулков тоже открыто признаёт это. Таким образом он высказывает то, что было характерно для всей русской романной литературы того времени и положения её авторов. И тем самым он первым характеризует новый, как раз только формировавшийся в России тип автора романов и «писателя» в его противоположности типу «поэта», как того требовала господствовавшая тогда классицистическая школа и как вышесказанное ею формировалось.

Оба автора стоят только в начале своего социального восхождения, которое, очевидно, было обусловлено и их позднейшим литературным успехом. Выбор биографии плута в качестве основы или разрабатываемой темы является для них не экспериментом писателя, создавшего себе имя с той литературной формой, которую сохраняли все авторы страны (как, например, обстояло дело с Кеведо), а попыткой «начинающего».

Но для такой попытки плутовской роман или жизнеописание плута оказались особенно подходящими как Чулкову, так и Комарову. Постижение окружающего мира с точки зрения обделённого и стремящегося вверх по социальной лестнице, характерное для этого литературного типа, соответствовало их собственной среде, которая становилась объектом описания и была им знакома. И, что было важно для дебютанта, зависившего от спроса публики, литературный образец уже доказал, что он нашёл отклик у тех читательских слоёв, к которым оба автора в первую очередь и обращались. Плутовской роман Лесажа уже снискал благосклонность русских читателей, когда Чулков написал своих «Пересмешника» и «Пригожую повариху». И, как сам Комаров указывал в своём предисловии, «Картуша» уже усердно читали и хвалили в кругах простых русских читателей, когда он опубликовал свою биографию Каина, чтобы предложить в ней отражение и копию истории французского мошенника и разбойника.

Таким образом, все три рассмотренные русские произведения опираются на западноевропейские литературные примеры, уже известные в России благодаря переводам, но все три ограничиваются простым перенятием схемы. Так как они при этом ориентируются на различные варианты плутовской литературы и сами эти различные прообразы изменяются ещё в различных направлениях, которые дополняются в качестве местного варианта «исконно народным» повествованием о плуте, то уже непосредственно после появления русского плутовского романа возникает варианты типов в весьма широком спектре.

При этом от одного произведения к другому нарастает интенсивность руссификации. Уже в «Пересмешнике» пересадка на русскую почву erhoben приобретает программный характер, правда, остается в рыцарских историях ограниченной декором и проводится в плутовских повествованиях (за исключением сатирических новелл V части) только отчасти. «Пригожая повариха» – это уже (впервые в напечатанной русской литературе) роман, предлагающий на живом русском разговорном языке картину русских порядков и русских типов (даже если и скопированных из традиционного репертуара), и пытающийся изобразить жизнь современницы из простых русских горожан. И, наконец, в «Каине» формируется документально подтверждённый сюжет из собственной, ещё непосредственно актуальной истории. Нарисована богатая и обстоятельная картина современной Москвы, суеты на большой Макарьевской ярмарке и т. д., и большие части рассказа по языку, стилю и тематике соответствуют исконно народному русскому повествованию.