Юрий Штридтер - Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя

Не удивительно также, что эстетическая позиция и метод этой рецензия были атакованы другими критиками как слишком жёсткие и устаревшие, а именно теми, которые по меньшей мере точно так же резко отвергали «Выжигина», как и «классик» «Атенея».

В противоположность этому Булгарин уклонялся прежде всего от деловой дискуссии с критическими статьями отрицательной направленности и пытался игнорировать возражения.

18 мая 1829 г. «Северная Пчела» опубликовала письмо Булгарина Гречу, в котором автор «Выжигина», находившийся в своём поместье, пишет, что он узнал от друзей о нападках разных «журналистов и литераторов» на свой роман. В них говорит только зависть, вызванная большим успехом книги. Он сам «награждён выше заслуг своих вниманием особ, которых одно слово ценит он выше двенадцати томов журнальной критики» [922].

Но нападки в журналах не ослабевали. В том же месяце вышла ещё одна резко критическая статья в «Вестнике Европы», продолженная в июньском номере. Этот журнал, издававшийся Каченовским, уже до восстания декабристов решительно полемизировал против «романтического» направления, а с 1828 г. в число его сотрудников входил Н. И. Надеждин, один из самых воинствующих и наиболее интеллигентных критиков того времени. Надеждину принадлежит также рецензия на «Выжигина» [923].

Она написана в форме беседы. Один из собеседников в основном разделяет «классическое» понимание, свойственное «Атенею», другой – очевидный «романтик», который говорит о «романтизме» как о «революционной партии нашего литературного мира» и ссылается на Шлегеля. Он отвергает критику «Атенея» в адрес своего метода как слишком ограниченную и устаревшую. Хотя обозначение «роман» и является определённым понятием поэзии и поэтики, но де факто это только terminus technicus (технический термин. – Прим. пер., лат.), под которым каждый понимает на практике нечто иное. Жёсткая приверженность правилам не пригодна для оценки романа, который является «ничем иным как поэтизированной историей». При критическом анализе следует исходить из того, чего требует и что возвещает сам автор, но это как раз совпадает с теми точками зрения, от которых рецензент «Атенея» отмахивается как от «чего-то второстепенного», а именно естественности, оригинальности и «народности». Но и эти три требования и соответствующие уведомления Булгарина «Выжигин» не выполнил никоим образом. Автор утверждает, что его Выжигин – это человек как и любой другой, и рассказ зауряден. В действительности же склонности и развитие его героя, его приключения и раздутая интрига столь невероятны и неестественны, что они могли бы возбудить зависть всех «Амадисов» (имеется в виду герой средневековых испанских романов об Амадисе, созданных в конце XIII – начале XIV вв. Гарси Родриигесом де Монтальво. – Прим. пер.). Также – в противоположность утверждению в предисловии – книга не оригинальна, а «русифицированное» подражание «Жиль Бласу». И её «народность» состоит только в русских именах и одежде. Зато изображение русского совершенно неверно и устарело (ведь живут-то уже не во времена Сумарокова). Лучше стоило бы почитать произведения Нарежного, ведь они – подлинно «народные» русские романы. Мнимая цель автора, улучшение нравов с помощью поучения, также достигается не посредством ничего не стоящих моральных проповедей. Ему следует научиться у Скотта, Купера и Горация Смита тому, что романист должен поучать делами, а не словами. И «таинственный туман» вокруг рождения его героя не «занимателен», а уже в образах, созданных на «фабрике Радклифф (Анна Радклифф (1764–1823) – английская писательница, одна из основоположниц готического романа) и Дюкре-Дюминиля (Франсуа Гийом Дюкре-Дюминиль (1761–1819) – французский писатель, автор многотомных сентиментально-моралистических романов для юношества. – Прим. пер.) затуманивает кому-то глаза. Единственное действительно интересное в книге – приложенный к четвертому тому список подписчиков, ибо здесь вместо вымышленного узнаётся подлинно «существенный» (имеется в виду финансовый) интерес [924].

По поводу списка подписчиков следует сказать ещё кое-что. Он называет не только имена заказчиков, но и их социальное положение и местожительство, так что состав устанавливается довольно точно. Из 440 индивидуальных подписчиков 66 % чиновники и помещики, 27,5 % – офицеры и 6,5 % купцы. 52 % из провинции, 42 % из Петербурга и 6 % из Москвы. Эти цифры – ценные указания на то, какие круги уже заранее интересовались романом Булгарина. Желать извлечь из них что– то большее опасно. Так, например, В. Покровский просто отожествляет в своей статье о «Выжигине» подписчиков и их состав с кругом читателей и использует этот результат в качестве исходного пункта для формирования своих теорий о социальной структуре читателей Булгарина и социальной ориентации самого автора [925]. Но это недопустимо, да просто неверно, так как все подписчики – ещё далеко не все покупатели, а все покупатели – не все читатели. Но прежде всего состав этих 440 заказавших заранее не является уменьшенным отражением примерно 7 тыс. покупателей и всей совокупности читателей. Чтобы заказать книгу уже до её опубликования, о ней следовало слышать заранее, интересоваться ею. При этом надлежит учитывать, что Булгарин, живущий и работающий в Петербурге, был там существенно известнее и имел также гораздо больший личный круг знакомых, чем в Москве. С другой стороны, в предварительном заказе были гораздо более заинтересованы помещики и чиновники из провинции, только иногда приезжавшие в столицу, чем жители двух крупных городов, которые, если они хотели почитать книгу, в любое время могли купить её у книготорговца или взять на время у знакомых. Поэтому бросающиеся в глаза различия распределения (при 42 % из Петербурга и 52 % из провинции только 6 % из Москвы) не ошеломляют. Но переносить величины, выраженные в процентах, на всех читателей и намереваться сделать отсюда вывод о социальной ориентации автора недопустимо. В действительности «Выжигин» обращался ко всему русскому «среднему сословию» и достигал как бестселлер почти всех читательских слоёв, о которых тогда вообще шла речь в связи с русским романом.

Это подтверждает также рецензия в «Московском Телеграфе», журнале Н. А. Полевого, главного представителя «романтической» журналистики, принадлежавшего сначала к числу «прогрессивных» публицистов, но после столкновений с цензурой перешедшего в лагерь Булгарина. Рецензия «Московского Телеграфа» на «Выжигина» поучительна прежде всего как вполне объективный анализ успеха:

«В кабинетах, в гостиных, на бирже, в городах, в деревнях, в целой России сочинения г-на Булгарина, и особенно «Иван Выжигин», составляют предмет разговоров. Книги, которые в месяц распродаются тысячами экземпляров, становятся предметом разговоров всюду, у всех, и вызывают отчаянные нападения в некоторых журналах, эти книги, несомненно имеют успех огромный. Всё дело было в составе русской читающей публики. Можно различить три «класса» читателей. 1. Заинтересованный и ведущий, но малый в численном отношении, состоял из «людей среднего состояния» и представителей молодого поколения. 2. «Задняя шеренга» образованной публики, состоявшая из членов некоторых клубов, богатых людей и т. д., которые читали большей частью от скуки, а в остальном довольствовались книгами Левшина о Хозяйстве. И 3. Экстравагантные «русские французы», читавшие почти исключительно французские романы и некоторых французских классиков. При таком состоянии публики, действуя на одних просвещенных людей, невозможно иметь огромного успеха. Но интерес второго и третьего классов можно завоевать только благодаря посредничеству этих первых ведущих групп, когда их представители будут говорить и писать об определённой книге. Там сказано буквально следующее: «…Огромный успех в России есть уже следствие: он бывает только отражением победы над немногими законодателями литературными». Но единожды утвердившись в каком-либо мнении, читатели с трудом отказываются от него. Так обстоит дело и с Булгариным. Когда он в начале 20-х гг. вошёл в русскую литературу, эта литература напоминала невозделанное поле. Его описания нравов были актуальны и вызывали симпатию. Так он завоевал публику, и его роман был распродан сразу уже на основании простого извещения. К этому добавляется, что Булгарин относился к числу таких авторов, которые не публику поднимали до себя, а сами наклонялись к ней. Он в высокой степени гармонирует с русским читателем, которому Вальтер Скотт часто непонятен или скучен, в то время как у Булгарина сразу же понимают, кто друг и враг без необходимости умственного напряжения.