Анри Лефевр - Производство пространства

Если встать на иную точку отсчета, становится понятно, что генезис в природе подчинен законам пространства, которые являются законами природы. Пространство как таковое (занимающее-занятое, совокупность локусов) осмысляется материалистически. Оно как таковое предполагает различия. Тем самым мы устраняем ряд затруднений, связанных с происхождением различий (либо обратиться к первозданности, к первоначалу как источнику этих различий, либо подпасть под материалистическую критику эмпириокритицизма). Форма раковины не является результатом ни целесообразности, ни «бессознательной» мысли, ни решения высшей силы. Поэзия раковины и моллюсков, их метафорическая роль [87]связаны не с таинственной творящей силой, а с тем, каким образом непосредственно распределяется энергия под действием определенных условий (в данном масштабе, в данной материальной среде и т. д.). Отношения «природа – пространство» не требуют опосредования через какую-либо внешнюю силу, природную и божественную. Закон пространства заключен в самом пространстве и не сводится к ложно-очевидному отношению «внешнее – внутреннее»: оно – лишь очередная репрезентация пространства. Маркс задавался вопросом: трудится ли паук? повинуется ли он слепым импульсам? обладает ли он, вернее, является ли он интеллектом? знает ли он, что он делает? Он производит, выделяет секрет, занимает пространство и по-своему его порождает – пространство паутины, пространство своих стратегий и потребностей. Возможно ли помыслить пространство паука как абстрактное пространство, занятое следующими отдельными объектами: телом паука, его секреторной железой и ножками, предметами, к которым он подвешивает паутину, нитями паутины, мухами, которых он хочет поймать? Нет. Это значило бы наделить паука пространством аналитического интеллекта и дискурса, пространством листа бумаги – даже если потом начать восклицать: «Нет же! Это природа, инстинкт, провидение действуют на паука, и под их влиянием выходит чудо, восхитительное творение: паутина с ее равновесием, ее устройством, ее обработкой». Можно ли сказать, что паук ткет паутину как продолжение своего тела? Да, хотя эта фраза дает повод для критики. В паутине присутствуют симметрия и асимметрия, пространственные структуры (точки крепления, сеть, центр и периферия). Осознает ли паук эти структуры как таковые, обладает ли знанием о них, подобным нашему? Конечно нет. Он производит. Бездумно? Разумеется, он «думает», но не так, как мы. По своим характеристикам его «производство» стоит ближе к моллюскам или цветку, о котором пишет Ангелус Силезиус, чем к словесной абстракции. Производство пространства начинается с производства тела и доходит до секреции, производящей «жилище», которое одновременно служит и орудием, средством. По законам, которые в классической терминологии именуются «восхитительными». Можно ли разделить природу и расчет, органику и математику, производство и секрецию, внутреннее и внешнее? Безусловно, нет. Паук уже (подобно группам людей) размечает (направления) и ориентирует по углам; он создает сеть и цепочку, симметрии и асимметрии. Он простирает за пределы тела дуальные свойства, характерные для его собственного тела, отношений своего тела с самим собой и его актами производства и воспроизводства. В нем уже содержится левое и правое, верх и низ. Здесь и теперь в гегелевском понимании не сводится к «вещности», но включает в себя отношения и процессы.

Из этого следует, что для живого тела (точно так же, как для паука, моллюска и пр.) основополагающие локусы, индикаторы пространства, качественно обозначены прежде всего телом. Перед Эго всегда стоит непроницаемый «другой» (тело перед другим телом), уязвимый только для насилия – или для любви. Но внешнее есть одновременно и внутреннее , в той мере, в какой «другой» также является телом, ранимой плотью, доступной симметрией. Позднее в человеческом пространстве обозначения становятся количественными. Правое и левое, верх и низ, центр и периферия (поименованные или нет) – производные от телесных действий. Что, судя по всему, является качественным описанием не только жеста, но и тела в целом. Квалификация пространства в соотнесении с телом означает, что оно обусловлено тем, что телу угрожает или что ему благоприятствует. Его детерминация имеет, по-видимому, три аспекта: жест, след, метка. Жест в широком смысле: повернуться – это жест, меняющий ориентировку и ориентиры. Слово «жест» здесь уместнее, чем «поведение», ибо жестикуляционный акт намерен, он имеет цель (без целеполагания). Паук двигается, моллюск выползает из раковины: это жесты. Затем появляются след и метка. У паука нет этих «понятий» как таковых, и все же «такое впечатление, что…». Метка поначалу делается из того, что есть у живого существа, – кала, мочи, слюны и т. д. Метки сексуальные, вероятно, появились рано, но с кем они связаны? И с чем? Судя по всему, аффективными метками они стали гораздо позже и лишь у немногих видов. Преднамеренность возникает поздно, одновременно с мозгом и руками. Однако в жизни животных метки играют роль уже на очень раннем этапе. Места помечаются и замечаются. Вначале был Топос. Задолго до Логоса, в сумерках жизни, переживание уже обладает внутренней рациональностью; оно производит задолго до осмысленного пространства и мысли о пространстве, плодом которой являются репрезентации проекции, распада, образа и ориентации тела. Задолго до того, как пространство, воспринимаемое «я» и для «я», представляется расхождением и зазором, чисто виртуальными, отложенными конфликтами и контактами. Задолго до того, как пространство рисуется средой отдаленных возможностей, местом потенциалов. Прежде аналитического, расчленяющего интеллекта, задолго до знания существовал рассудок тела.

Время распознается, но не отделяется от пространства. Концентрические круги на стволе дерева говорят о его возрасте – равно как и «чудесно» определенные в пространстве завитки раковины, законы которых можно «перевести» на язык абстракции лишь с помощью сложных математических операций. Время неизбежно локально; сюда входят связи между локусами и их временем. Явления, которые анализ связывает с одной только «темпоральностью», то есть рост, созревание, старение, неотделимы от другой абстракции – «пространственности». Пространство и время появляются и проявляются как различные и нераздельные. Временные циклы соответствуют кольцевым формам пространства, наделенным симметрией. Быть может, линейные (повторяющиеся, механического типа) временные процессы соответствуют осям (по которым может повторяться какая-либо операция). Как бы то ни было, распад пространственно-временного континуума и социальное воплощение этого распада – безусловно, позднейшие явления, сопутствующие удвоению «репрезентация пространства / пространства репрезентации». Искусство сохраняет единство или стремится его восстановить [88], отталкиваясь от пространств репрезентации.