Гай Стэндинг - Прекариат: новый опасный класс

Трансформация, которую претерпел класс служащих (салариат) в Японии, возможно, крайность. Но можно понять, как человек, психологически пойманный в ловушку долгосрочной трудовой занятостью, теряет контроль и все больше приближается к тому или иному виду зависимости, свойственной прекариату. Если «родителя» убирают или он уже не способен или не хочет продолжать воображаемую родительскую роль, человек скатывается в прекариат, не имея навыков самостоятельности и способностей к развитию. Длительная служба может сделать человека беспомощным. Как я уже говорил в другой работе (Standing, 2009), это один из худших аспектов эпохи лейборизма.

И хотя не стоит распространять это определение слишком широко, другая черта прекариатизации – то, что следовало бы назвать фиктивной подвижностью профессиональной структуры населения, символом которой стал постмодернистский феномен «громких названий», тонко высмеянный в журнале The Economist (2010a). Это когда абсолютно бесперспективную унылую должность называют как-нибудь очень заманчиво, чтобы скрыть тенденцию прекариатизации. Так появляются «начальники» без подчиненных или «руководители», которые на самом деле никем не руководят. Американская профессиональная организация, естественно взявшая себе напыщенное название Международная ассоциация административных работников (раньше она называлась более скромно: Национальная ассоциация секретарей), сообщила, что в ее структуре более 50 профессий, в том числе «координатор приемной», «специалист по электронной документации», «служащий по распространению медийных изданий» (то есть разносчик газет), «ответственный за сбор вторичного сырья» (выбрасывающий мусор из корзин) и «консультант по санитарии» (уборщик туалетов). Но США не одиноки в своей изобретательности, такое происходит везде. Французы сейчас делают попытки называть уборщиц более престижным techniciennes de surface .

Журнал The Economist объясняет такой пышный расцвет званий рецессией после кризиса 2008 года, когда в связи с повышением уровня зарплат потребовалось заменить старые названия должностей более привлекательными, а также усложняющимся внутренним устройством многонациональных корпораций. Но это не просто недавний всплеск любви к гиперболам. Это отражение роста прекариата, при котором надуманные символы профессиональной мобильности и личного развития маскируют унылую ничтожность самой работы. Сглаженные профессиональные структуры прикрываются кричащими названиями. The Economist так пишет об этом:

Культ гибкости заразителен. Мода на выравнивание иерархий парадоксальным образом вызвала к жизни рост бессмысленных названий должностей. Работники мечтают о звучных званиях, ведь делают же какого-нибудь престарелого политика канцлером герцогства Ланкастер или лорд-президентом совета. Все, от кабинета начальника и ниже, хотят, чтобы их резюме было более пышным и впечатляющим, – и возводят его как оборонительную стену.

Данное замечание указывает на более глубокую болезнь. The Economist заканчивает свое проницательное наблюдение так: «Выгоды от присвоения завидных новых званий обычно кратковременны. А вред – долгий». На самом деле в данной практике чувствуется некий цинизм, и сами красивые звания могут поставить их носителей в уязвимое положение. Как и наоборот: от того, что люди оказались в уязвимом положении, звучные титулы, которыми их наделяют, может быть, как раз это и демонстрируют.

Не нужно быть технологическим детерминистом, чтобы понять, что технологический ландшафт определяет наше мышление и поведение. Прекариат пока что проявляет себя не как класс для себя отчасти потому, что его представители не способны контролировать технологические силы, с которыми они сталкиваются. Но становится все очевиднее, что электронная техника, проникшая во все аспекты нашей жизни, имеет огромное влияние на человеческий мозг , на образ мышления и, что еще тревожнее, на нашу способность мыслить. И то, как она это делает, вполне согласуется с понятием прекариата.

Одна из особенностей прекариата – эти люди живут сегодняшним днем (что чревато массовой неспособностью мыслить в долгосрочной перспективе), поскольку шансы карьерного роста или профессионального совершенствования для них очень малы. Положение иногда усугубляют социальные коллективы, которые грозят подвергнуть остракизму того, кто не соблюдает их норм. Неписаные правила – что положено и чего не положено делать – становятся тяжелыми оковами для нонконформиста.

Интернет с его быстрой навигацией, текстовые сообщения, Facebook, Twitter и другие социальные сети – все они нацелены на то, чтобы «переписать мозги» по-своему (Carr, 2010). Такая сетевая жизнь мешает процессу консолидации памяти (то есть откладыванию информации в долговременной памяти) – основы того, что многие поколения людей называли интеллектом, способностью делать выводы посредством сложных мыслительных процессов и предлагать новые идеи и образы.

Цифровой мир не признает долгих размышлений и раздумий: он дает мгновенную стимуляцию и удовлетворение, заставляя мозг уделять больше внимания краткосрочным решениям и реакциям. Хоть это и несет с собой определенные выгоды, но в жертву приносится «образованность» и сама идея индивидуальности. Это шаг в сторону от общества, состоящего из личностей с определенным набором знаний, умений и неким опытом, к такому, где большинство членов имеют социально сформированные мнения, быстро и охотно перенимаемые, – поверхностные, тяготеющие к коллективному одобрению, а вовсе не к оригинальности и креативности. Для этого есть куча научных терминов, например «непрерывное частичное внимание» и «когнитивное расстройство».

Можно счесть это преувеличением. Но становится все труднее отрицать, что интеллектуальные, эмоциональные и поведенческие изменения действительно происходят и что все это согласуется с распространением прекариатизации. Образованный ум – признающий пользу «скуки», состояния покоя и созерцания, неторопливых раздумий в вечной попытке связать прошлое, настоящее и воображаемое будущее – оказался под угрозой от постоянной бомбардировки электронно спровоцированных адреналиновых всплесков.

Умению сосредоточиться, как правило, учатся, и этот навык также может быть утрачен или нарушен. Некоторые биологи-эволюционисты заявляют, что электронные устройства возвращают человека на примитивный уровень, он вынужден инстинктивно и быстро реагировать на сигналы опасности и информацию о новых возможностях, а научный ум был не более чем исторической аберрацией. Такая интерпретация биологического регресса не радует, особенно если принять во внимание его чудовищные эволюционные последствия.