Марсель Гране - Китайская цивилизация

Если кажется верным, что последний период феодальных времен отмечен яростными стычками, в ходе которых некоторые князья, опираясь на возросшее богатство и новые магические приемы, сумели завоевать титулы государей и прозвание тиранов, не менее справедливо и то, что в начале феодальной эпохи необходимый для него авторитет вождь завоевывал в схватках, где были ставкой не всегда по своей природе традиционные знания и ценности, хотя и остававшиеся в каждом случае мистическими. Что бы ни утверждала китайская традиция, в принципах величия, которого добивались тираны, а позднее и императоры, не было ничего нового, якобы изобретенного в эпоху упадка и анархии. На самом деле для разрушения феодального порядка потребовались те же усилия, что и для его создания. Истоки величия близки к истокам престижа. Они не были открыты позже. Для ортодоксальных критиков авторитет Сына Неба проистекает из соблюдения конфуцианского этикета, отождествляемого с мудростью тех благословенных времен, когда закладывались основы китайской цивилизации. Напротив, слава, которую искали властители, возникает из их призрачных амбициозных иллюзий, вырастающих на почве вырожденческих домыслов даосов. В этих утверждениях есть доля правды при условии, если полностью отвлечься от оценочных суждений и от всего, что предрешает порядок истории. Лишь после формирования ортодоксальной школы практическая деятельность и теории, из которых государи извлекали элементы императорского величия, могли быть объявлены сугубо даосскими, хотя они отнюдь не представляют недавних суеверий. У Цинь Ши Хуанди репутация врага эрудитов, но эту же оценку невозможно распространить на императора Уди, во всем бывшего эклектиком и защищавшего религиозный синкретизм. В любом случае национальный герой и герой народный, Гаоцзу, отнюдь не стремился стать Сыном Неба в соответствии с ортодоксальным определением. Если этому удачливому авантюристу и удалось возвыситься до положения императора, то потому, что он сумел использовать мистическое течение, бывшее и массовым и очень глубоким. О многом говорит тот факт, что на левом бедре у него было семьдесят две черные точки: семьдесят два – это характерное для братств число. Еще более замечателен следующий факт: история заставляет Гаоцзу признать, что значительной долей своего успеха он обязан своему советнику Чжан Ляну, в котором позже видели одного из первых покровителей даосских сект. Сначала руководя политикой Гаоцзу, а затем императрицы Люй, опираясь при случае на авторитет божественных старцев, Чжан Лян сумел избежать опалы, обычно выпадающей на долю слишком удачливых фаворитов. Он вовремя ушел в отставку и посвятил свободное время изучению искусства долголетия . Сыма Цянь утверждает, что он принадлежал к аскетической школе Бессмертного Чи Сунцзы. По словам Гаоцзу, Чжан Лян был способен «строить планы из глубины палатки и выигрывать сражения на расстоянии в тысячу ли». В самом деле, таковы принцип и знак как величия, так и всемогущества. Императору удается достичь положения самодержца, когда он наподобие аскета живет в славном уединении – выделяя содержащуюся в нем жизненную силу таким образом, чтобы обрести бессмертие, которое присуще духам и служит признаком безграничной власти, и осуществляя эту власть, никогда никому ее не передоверяя, простым эффектом воздействия на совокупность всех людских деяний, на целый мир.

Для обозначения самого себя Ши Хуанди первоначально придумал термин «чжэнь», уточняющий, что он действует, как сообщается в комментариях, оставаясь невидимым и будучи неслышным. Позднее, по совету учителя Люй, волшебника, которого он использовал, чтобы вызывать к себе духов, он решил жить в месте, которое, оставаясь неизвестным его подданным, оберегало его от осквернения чем-либо нечистым. Он перемещался по дворцу, бывшему более точным воспроизведением вселенной, чем даже Дом календаря, и несомненно насчитывал столько же комнат, сколько дней в году. Карались смертью те, кто разглашал местоположение его укрытия; наказывались смертью и те, кто передавал его слова. В радиусе двухсот ли вокруг дворца все подходы были окружены стенами и покрыты крышами. Перестав ставить на обсуждение текущие дела, государь в одиночестве своего замурованного дворца принимал все решения. С той поры, сделав все необходимое для вступления в общение с «Настоящими людьми», то есть с призраками, он больше не обозначал себя словом «тянь», а выражением «Истинный человек». Вслед за ним и его сын, Эр Ши Хуанди, решил во избежание «дурных речей» и для того, чтобы «укрыть свои несовершенства», не покидать личных апартаментов. Он никогда их не покидал. Его отец, не колеблясь, совершал ночами инспекционные объезды столицы, правда инкогнито , а в закрытом экипаже объезжал всю империю, будучи так хорошо укрыт, что, скончайся он, никто в его сопровождении этого бы не заподозрил.

Укрытый в своем убежище от оскверняющих заражений и малейшей угрозы утратить хотя бы частицу жизненной энергии, государь самодержец является, если угодно, сгустком вселенной, окруженной в сердцевине другой вселенной целым рядом друшх, заключающихся одна в другой вселенных: они становятся тем конкретнее, чем ближе окружают вселенского повелителя. Его дворец образует микрокосм, где искусство архитекторов, представляющих в великолепных сокращениях Млечный путь и пересекающий его триумфальный мост, сделало непосредственно досягаемой для владыки мира небесную энергию, которой он должен быть напоен. Из самой сущности мироздания изготовлена колесница императора, сшита его одежда. Квадратный кузов колесницы – это сама Земля, круглый балдахин равнозначен Небу, самые крупные созвездия представлены в эмблемах на знаменах, и благодаря выбору знаков – солнца, луны, созвездий, молнии и т. д. – Человек Единственный находится в непосредственном соприкосновении с наиболее действенными благодатными силами.

Император Уди не подверг себя уединению с напряженной решимостью государей династии Цинь, но все же щедро расходовал деньги на превращение своего дворца в блистательный сгусток вселенной. В его парках и загонах теснились все звери воздуха, воды и земли; в его ботаническом саду произрастали все растения; волны его озер разбивались о далекие берега, в которых можно было узнать таинственные Острова Бессмертных; замерев на высоких колоннах, бронзовые духи собирали для государя чистейшую росу там, куда не в состоянии донестись пыль мира. По двойному, идущему спиралью пути он и сам мог подняться на вершину башни, откуда владычествовал над всем мирозданием, а взгляд терялся в безбрежности, за пределами самого Неба. Благодаря славе своего оружия он смог получить Небесного коня с пурпурной пеной, а подвергшись воздействию его притяжения, к нему прилетели группами из шести птиц совершенно красные гуси. Все позволяло ожидать появления Дракона, который унес бы императора в открытое небо, за пределы Куньлуня. Неважно, что исчезнувшие в водах реки священные треножники Сыновей Неба не удавалось оттуда извлечь, потому что они стали невидимыми. Свидетельствуя о славе императора Уди, один волшебный треножник все же вынырнул из земных глубин, а в небе над ним повисло желтое облако, образуя балдахин. Подобно Желтому государю, Хуанди, к которому, после того как он «нашел стебли магического тысячелистника драгоценного треножника», явился Дракон с висящей бородой, на которой устроились жены и близкие государя числом в семьдесят человек, и вознес его на небо, император был готов к такому апофеозу и даже представлял его себе с достойной самодержца сдержанностью: «Ха! Если бы я действительно стал похож на Хуанди! На мой взгляд, мне будет легче бросить своих жен и детей, чем свои башмаки!»