Габриэль Тард - Преступник и толпа (сборник)

Дифференциация жандармерии и полиции совершается лишь постепенно, но неизбежно; и подобно тому, как развитие сельской жизни предшествовало развитию городской, организация жандармерии или отряда, исполняющего ее должность (объездная команда при старом режиме), предшествует развитию сыскной полиции. Сыскная полиция была как следует организована лишь де Сартэном в середине XVIII столетия; объездная команда при Людовике XI исполняла функции превотального суда, преимущественно над крестьянами.

Криминалисты-психиатры думали, что между периодическими припадками помешательства и хроническим помешательством существует такая же разница, как между преступностью случайной и привычной. Но эта кажущаяся аналогия не выдерживает критики.

И на сласти также. «Каждый праздник, каждый святой имеет свою специальную конфету, и можно было бы составить календарь из разных конфет».

Эта гордость или, если хотите, тщеславие может быть источником как героизма, так и преступления. Но известно, что такая «уверенность в себе» – один из примитивных недостатков, наименее благоприятствующих цивилизующим идеям. «Сицилианец любит свой остров, палермец обожает Палермо, всякий обитатель маленькой деревушки испытывает то же пристрастие к четырем стенам, в которых он родился и вырос. Сицилианец не говорит мой отец, моя мать, но – отец, мать, точно они прежде всего отец и мать. Он делает вид, что его ничто не удивляет». Это «заметно больше внутри страны и в маленьких местечках и меньше в цивилизованных классах Палермо и крупных центрах». Сицилианец, как и корсиканец, бывает до излишества гостеприимен и великодушен, но главным образом из тщеславия. Жертва грабежа в Сицилии гораздо больше чувствительна к унижению быть обманутой, чем к понесенным убыткам.

В своих глубоких изысканиях по юридической археологии Sumner-Maine отметил это главным образом в своем труде «Institutions primitires». Он указывает в нем, в нем, что в начале истории некоторых народов всегда можно найти стадию, характеризующуюся обилием земли и небольшим количеством скота: тогда высокое положение в обществе обусловливается обладанием большими стадами. Отсюда много особенностей, свойственных древнему ирландскому, индусскому или римскому праву.

Наш век хорошо их знает, потому что введением железных дорог он дал наиболее решительный толчок городской трансформации преступности. Нельзя остановить поезд, как останавливали когда-то дилижанс. До 1849 или 1850 года последние привлекавшие к себе внимание шайки преступников носили несомненно сельский характер: шайка chauffeurs в конце последнего столетия, венские грабители в 1834 году и т. д. В 1857 году к шайке Графт примешались уже промышленные элементы. С тех пор знаменитые шайки основались в больших городах, например в Париже шайка Vrignault в 1876 году (150 сочленов), шайка Abadie в 1878 году, шайка Булонского леса в 1880 году и т. д. Я не говорю уже о маленьких, постоянно возрождающихся шайках фальшивомонетчиков.

Глава шайки находит помещика и говорит ему очень почтительно, что его полевой сторож плох, что нужно его сменить и взять другого, причем имеет в виду своего сочлена, которому предполагается доставить выгодное назначение. Помещик покоряется или, если он протестует, он находит в своем опустошенном фруктовом саду крест – символическая угроза, которой он не заставит повторить. Нужно заметить, что тот же угрожающий символ употреблялся некогда шайкой Sainte-Vehme и теперь еще употребляется корсиканскими бандитами.

В древности заговор Катилины имел ту же окраску.

Нельзя не заметить, что оба эти грабителя-предводителя бывших шаек стали врагами, и первый кончил тем, что убил второго.

Дурная репутация городов в отношении преступности идет издавна: не подымаясь к Содому и Гоморре, я отмечу, что когда в XII веке состарившаяся графиня Матильда скиталась из замка в замок, ее домовый священник Donizo рекомендовал ей, говорит нам Perrens, «избегать заселенных городов, где преступления размножаются наряду с вероломством купцов» (Hist. de Florence).

Или, вернее сказать, как справедливо заметил на последнем конгрессе почтенный судья Sarraute, суды воздерживаются от обращения в этом смысле к уголовной антропологии; что же касается адвокатов, выступающих перед судом присяжных, то они уже делают это, сами того не подозревая. Мы присоединяемся к этому мнению криминалиста.

А также с различными произвольными актами, каковы женитьба, купля и продажа; рождаемость и смертность воспроизводились не более регулярно, чем эти проявления воли.

Я настойчиво требую обратить внимание на то, что тождество личности, на котором я строю свою теорию виновности, должно быть понято в смысле социальном, но не органическом. Биологически раскаявшийся преступник, ставший честным человеком, тождествен самому себе; но социологически он изменился совершенно. Изменения, производимые в личности человека безумием, никогда не бывают такими, чтобы сделать индивидуума органически иным, чем он был. Но в гражданском и социальном отношении они делают его иным. Многие из моих противников, натуралистов по профессии, критиковали эту теорию благодаря неверному пониманию этого пункта.

Раз навсегда я сделаю одно замечание. Подражание в социальной жизни (я разумею подражание нормальное, а не болезненное), будучи по большей части добровольным, даже в деле языка и нравов, является силой определяющей. Подражают иногда добровольно и обдуманно известному лицу, чтобы скорее осуществить известную цель, удовлетворить известную потребность, причем хотя цель и потребность и заимствуется чаще пассивно у других, однако и это делается не бессознательно. На наш взгляд, если человек остается ответственным за деяния, совершенные по примеру других, хотя бы без этого примера он их и не совершил, то это потому, что всякий человек, стойкий и оригинальный, вкладывает свои личные свойства в этот акт подражания. Когда же, напротив, в возбужденной толпе, например, подражание совершенно слепо и бессознательно, то, не соответствуя характеру лица, подчиняющегося ему, оно принимает вид минутного помешательства, которое уменьшает или уничтожает ответственность.

Я говорю о Франции континентальной. Во французских колониях он не применяется вовсе. Доктор Корф тоже придерживается этого мнения. «Бесспорно, – говорит он, – что преступления против личности слабо развиты и по количеству, и по качеству посягательств (если мне позволят словом качество выразить важность преступления) среди смешанного населения наших расположенных между тропиками колоний» (Les Criminels, 1889). Он привел доказательства этому в своей в высшей степени интересной монографии «Crime en pays Créoles» (Storck, Lyon).