Тэд Уильямс - Трон из костей дракона. Том 1

Итак, король Джон Престер наконец умер в День святого Таната, прожив очень долгую жизнь: его любили, им восхищались, он был частью жизни своего народа и самой земли. И, хотя его смерть давно ожидалась, скорбь разлетится по всем странам и коснется всех, кто там живет.

Некоторые из самых пожилых людей помнили, что в День святого Таната в 1083 году от Основания – ровно восемьдесят лет назад – Престер Джон, сразив дьявольского червя Шуракаи, вернулся с триумфом, промчавшись на своем скакуне в ворота Эрчестера. Когда эту историю пересказывали, не без некоторых преувеличений, головы мудро кивали. Помазанный Богом король – так говорили, – что стало очевидно после его великого подвига, теперь возвращался к груди Спасителя в день его годовщины. Иначе и не могло быть.

Середина зимы и Эйдонтайд были наполнены печалью, хотя люди стекались в Эрчестер и Высокий замок со всего Светлого Арда. Конечно, многие местные жители ворчали по поводу гостей, которые занимали лучшие места в церквях и тавернах. Другие негодовали из-за того, что чужестранцы подняли такой шум из-за смерти их короля: хотя он был властелином всех земель, для горожан Эрчестера Джон оставался простым хозяином цитадели. В молодости он любил появляться среди своего народа, и все видели его красивую фигуру, закованную в блестящие доспехи верхом на коне. И горожане, в особенности из бедной части, часто повторяли с гордостью собственников: «Наш старик возвращается в Хейхолт».

И вот его не стало, он больше не был доступен простым душам. Теперь старый король принадлежал историкам, поэтам и священникам.

На все сорок дней, которые должны были пройти между смертью и погребением короля, тело Джона перенесли в Зал Подготовки в Эрчестере, где священники омыли его редкими маслами, втерли в кожу ароматные растительные мази с южных островов, потом завернули от щиколоток до шеи в белое полотно и принялись произносить самые благочестивые молитвы.

Затем короля Джона облачили в простые одеяния, какие надевают молодые рыцари, отправляющиеся на исполнение первого обета, и положили в тронном зале на похоронные носилки, окруженные зажженными черными свечами.

Когда тело Престера Джона выставили для прощания, отец Хелфсин, канцлер короля, приказал зажечь огонь на Хэйфере, вершине горной крепости Вентмут, что делали только во время войны и важнейших событий. Лишь немногие из живущих ныне могли вспомнить, когда огонь горел на большой башне в предыдущий раз.

Хелфсин также приказал выкопать огромную яму в Свертклифе к востоку от Эрчестера, на мысу, выходившем на Кинслаг, – на продуваемой ветрами вершине холма, где стояли шесть засыпанных снегом могильных курганов королей, владевших Хейхолтом до Джона. Для того чтобы копать промерзшую землю, стояла совсем неподходящая погода, но жители Свертклифа гордились своей работой и с радостью приняли боль от синяков, мозолей и холода. Прошла большая часть месяца джоневера, прежде чем яма была готова и ее накрыли тентом из красно-белой парусины.

Приготовления в Хейхолте были спланированы не так тщательно. Четыре кухни замка работали в огне и дыму, точно литейный цех, орда истекавших потом поваров готовила погребальную трапезу, мясо, хлеб и фестивальные вафли. Сенешаль Питер Золотая Чаша, маленький свирепый мужчина с желтыми волосами, словно ангел мщения, находился во всех местах сразу. Он с равной легкостью пробовал бульон, готовившийся в гигантских котлах, проверял пыль в трещинах Большого стола – однако на территории Рейчел у него не было ни одного шанса обнаружить непорядок – и посылал проклятия вслед носившимся по замку слугам. Все сходились в одном: это был его звездный час.

На погребальную церемонию в Хейхолте собрались представители всех народов Светлого Арда. Скали Острый Нос из Кальдскрика, нелюбимый кузен герцога Изгримнура из Риммерсгарда, с десятком подозрительных родичей с длинными бородами. От трех кланов, вместе управлявших дикими Луговыми тритингами, приехали марк-таны правящих домов. Как ни странно, но кланы отбросили вражду и в виде исключения прибыли вместе – символ уважения к королю Джону. Более того, по слухам, как только новость о смерти Джона дошла до тритингов, вожди трех кланов встретились на границах, которые они так ревностно охраняли друг от друга, и с рыданиями всю ночь пили за душу Джона.

От Санцеллан Маистревиса, герцогского дворца в Наббане, герцог Леобардис прислал своего сына Бенигариса с колонной легионеров и почти сотней закованных в доспехи рыцарей. Когда они сошли на берег с трех военных кораблей, на каждом из которых были паруса с золотым символом Короля-рыбака, толпа на причале одобрительно заохала. Даже в адрес Бенигариса, появившегося верхом на высоком сером жеребце, раздались приветственные крики, но многие в толпе принялись перешептываться, что если это племянник Камариса, величайшего рыцаря эпохи короля Джона, тогда он больше отпрыск отцовского дерева, а не дядиного. Камарис был могучим высоким мужчиной – во всяком случае, так говорили те, кому довелось его видеть, – а Бенигарис, если уж быть честным до конца, выглядел слишком толстым. Но прошло уже больше сорока лет с тех пор, как Камарис-са-Винитта пропал в море: многие более молодые люди подозревали, что старики и истории сильно преувеличили его рост.

Еще одна большая делегация прибыла из Наббана, лишь немногим менее военизированная, чем отряд Бенигариса: Ликтор Ранессин собственной персоной приплыл в Кинслаг на красивом белом корабле, на лазурном парусе которого сияло белое Дерево и золотая Колонна Матери Церкви. Толпа на причале, без особого энтузиазма приветствовавшая Бенигариса и его солдат, как будто люди смутно помнили времена, когда Наббан соперничал с Эркинландом за власть, встретила Ликтора громкими радостными криками. Собравшиеся на набережной зеваки устремились вперед, и только совместные усилия стражи короля и солдат Ликтора позволили их остановить; тем не менее два или три человека не удержались и свалились в холодное озеро, и их с трудом удалось спасти из ледяной воды.

– Все совсем не так, как я хотел, – прошептал Ликтор своему молодому помощнику отцу Динивану. – Ты только посмотри, какую безвкусную штуку они мне прислали. – Он указал на носилки, великолепное произведение искусства из резного вишневого дерева, украшенные бело-голубым шелком.

Отец Диниван, одетый в скромную черную сутану, только улыбнулся.

Ранессин, худощавый, красивый мужчина почти семидесяти лет, недовольно нахмурился, глядя на ожидавшие их носилки, потом мягко поманил к себе нервничавшего эркинландского офицера.

– Пожалуйста, уберите это, – попросил Ликтор. – Мы ценим заботу канцлера Хелфсина, но предпочитаем ходить рядом с обычными людьми.