Робин Хобб - Волшебный корабль

Ветер неожиданно посвежел [66], ни дать ни взять приветствуя заходящий в гавань корабль. Уинтроу поднялся и вновь потянулся. Он сам чувствовал, как изменилось за последнее время его тело. Нет, росту в нем особо не прибавилось, но мышцы определенно окрепли. А взгляд, случайно брошенный вчера в зеркальце, показал ему, что с лица пропала округлость. Такие вот перемены. Тело, ставшее более сильным и жилистым… и девять пальцев. Но отцу все было мало. Когда после отнятия пальца Уинтроу наконец отпустила лихорадка и рука стала надежно заживать, отец вызвал его к себе. Но не затем, чтобы сказать, как порадовала его стойкость сына. Нет, он даже не поинтересовался, как рука, не сказал, что, мол, заметил его новоприобретенную морскую сноровку. Нет. Отец сразу стал говорить о его глупости и о том, что в Крессе у него была такая возможность завоевать расположение команды, стать в ней за своего… А он этот шанс постыдно профукал.

«Но ведь там было сплошное мошенничество, – сказал отцу Уинтроу. – Человек, который якобы выиграл, был заодно с укротителем. Я это сразу понял».

«Да знаю я! – раздраженно бросил отец. – Я совсем не про то! Тебе не обязательно было выигрывать, недоумок! Ты должен был просто показать им, что у тебя яйца в штанах есть! Это потом ты вздумал доказывать свое мужество, когда молча стоял и смотрел, как Гентри палец тебе режет. Вздумал, я знаю! Только выставил ты себя не храбрецом, а каким-то… бесноватым религиозным уродом. Когда от тебя ждали смелости, ты проявил трусость. А когда любой нормальный на твоем месте вопил бы и матерился, ты вел себя как фанатик. Таким манером ты никогда в команде ни мало-мальского уважения не добьешься. Ты никогда даже просто одним из них не будешь, я молчу уж – вожаком, которого уважают, за которым пойдут. Они, может, и притворятся, будто ты у них за своего, но это будет не по-настоящему. Они будут просто ждать, как бы подловить тебя, и тогда-то ты получишь по полной. И знаешь что? Достанется тебе по заслугам. И провалиться мне на этом месте, если я тебе именно этого не желаю!»

С тех пор минуло много долгих дней, но эти слова отца до сих пор отдавались в ушах Уинтроу. Он-то думал, что начал завоевывать скупое уважение матросов. Майлд, скорый на прощение и на обиды, первым вернулся к тем отношениям, которые вроде сложились у них до случая в Крессе. Вот только Уинтроу больше не мог душевно принять их. Иногда, по ночам, он пытался предаваться медитации и почти убеждал себя, что на деле все не так. Что отец намеренно заронил яд ему в душу и отравил его отношения с командой. Отец просто не желал, чтобы матросы приняли Уинтроу, – и делал, что только мог, чтобы юнга по-прежнему оставался изгоем. «И потому-то, – говорил себе Уинтроу, мучительно пытаясь осмыслить столь извращенную логику, – я не могу позволить себе по-настоящему уверовать в дружеское расположение команды. Ибо в таком случае отец обязательно найдет новый способ нас рассорить».

– С каждым днем, – тихо обратился он к кораблю, – мне становится все труднее понимать, кто же я на самом деле такой. Мой отец сеет во мне крапивное семя сомнений и подозрений. Жизнь на корабле до того грубая, что я начал уже привыкать к повседневной жестокости моих сотоварищей. И даже ты, даже те часы, что мы проводим вдвоем, – они изменяют меня, все более отдаляя от жречества. Но к чему в таком случае я приближаюсь? Боюсь, к чему-то такому, чем я вовсе не хотел бы становиться…

Ему было очень непросто выговорить эти слова. Они ранили его так же сильно, как и Проказницу. И только потому она промолчала.

– Еще я боюсь, долго мне такого не выдержать, – предупредил он ее. – Что-то должно будет сломаться. И наверное, это окажусь я. – Он смотрел ей в глаза и не отводил взгляда. – Я ведь просто жил день ото дня… Ожидая, чтобы что-то случилось и все изменило. – Уинтроу вглядывался в лицо изваяния, гадая, как-то Проказница воспримет его следующие слова. – Надо мне какое-то решение принимать… Действовать самому.

Он ждал от нее ответа, но Проказница не находила слов. На что он намекал? Что мог он поделать против власти отца?

– Эй, Уинтроу! Подсоби-ка! – проорал кто-то с палубы.

Его снова звали к работе. Пора было впрягаться.

– Надо идти, – сказал он Проказнице. И, собравшись с духом, заявил: – Хорошо это или плохо, но я тебя полюбил. Вот только…

И он беспомощно умолк, лишь помотал головой.

– Уинтроу! Живо сюда!

Он бросился на зов, точно хорошо обученный пес. Проказница видела, как он с привычной ловкостью вскарабкался на ванты. Это было не менее красноречивое признание в любви, чем словесное, только что ею услышанное. Временами он еще жаловался – и, правду молвить, нередко. И мучился, снедаемый противоречиями. Но когда он рассуждал о своих злосчастьях, они теперь могли все обсуждать – по ходу дела все более узнавая друг дружку. И вот теперь он решил, что более не сможет этого выносить, но Проказница-то знала истину. Внутри его таилась огромная сила. И сколь бы несчастным он себя ни чувствовал, он все вынесет. И со временем они оба обретут полноту – и он, и она. Время, вот и все, что им требовалось. С того первого вечера в Удачном Проказница знала, что его истинное предназначение было – быть с нею. Как же трудно было ему это принять… Он очень долго боролся. Но даже в сегодняшних его дерзких речах Проказница внятно расслышала предвестие окончания этой борьбы. Ее терпение рано или поздно будет вознаграждено.

Она заново оглядела гавань. Уинтроу, конечно, во многом был прав насчет разложения, крывшегося за внешним блеском и великолепием города. Пожалуй, больше она это обсуждать с ним не будет. Он и без ее помощи мрачней тучи ходит. Лучше пускай сосредоточится на том, что в Джамелии чистого, светлого и хорошего. Вот хоть гавань. Дивно хороша была она в свете зимнего солнца…

Проказница и припоминала, и толком не припоминала ее. Воспоминания Ефрона были воспоминаниями человека, а не корабля. Он все больше смотрел на причал, где уже ждали его товаров купцы, и на чудеса зодчества, явленные верхним городом. Ефрон никогда не замечал темных и вьющихся, точно щупальца, струек нечистой воды, сочившихся в гавань из сточных труб города. Ему не дано было вбирать всеми порами корпуса вездесущую вонь морских змей… Проказница внимательно оглядела спокойные волны, но не заметила нигде признаков близости этих злых и хитрых созданий. Они таились внизу. Копошились, как черви, в иле и грязи, выстилающих дно. Скверное предчувствие заставило Проказницу устремить взгляд в ту часть гавани, где стояли невольничьи корабли. Ветер уже доносил до нее безошибочно узнаваемый запах. К змеиной вони примешивался смрад смерти и испражнений. Там-то и находился самый рассадник чешуйчатых тварей: под днищами этих злополучных судов.