Робин Хобб - Волшебный корабль

Скоро Проказницу разгрузят. И начнут переустраивать для приема нового… товара. И она встанет среди невольничьих кораблей, готовясь принять на борт полновесный груз отчаяния и несчастья. Проказница обхватила себя руками за плечи. Солнце грело ее, но она все равно дрожала. Змеи…

Роника сидела в кабинете, который принадлежал когда-то Ефрону, а теперь мало-помалу становился ее собственным. Здесь она по-прежнему чувствовала себя всего ближе к нему. И всего более горевала. За месяцы, прошедшие со дня его смерти, она постепенно убрала оставшиеся после мужа мелкие вещи. Их заменили ее собственные бумаги, неряшливо раскиданные повсюду. Но… дух Ефрона по-прежнему витал в кабинете. Он проявлялся во всем, что ни возьми. Письменный стол был для Роники слишком велик, а в мужнином кресле она буквально тонула. И повсюду были диковинки, в разное время привезенные Ефроном из его странствий. Вот громадный, выглаженный волнами позвонок какого-то невообразимого морского чудовища – его использовали как скамеечку для ног. Вот обширная стенная полка, вся заставленная необыкновенными раковинами, а также статуэтками и украшениями – творениями рук неведомых народов с отдаленных концов света.

И близость, странная и таинственная, присутствовала в том, что на полированной крышке его стола теперь лежали бумаги Роники и стояла ее чайная чашка, а отложенное вязание свисало с ручки его кресла возле камина.

Сталкиваясь с разного рода затруднениями, Роника неизменно приходила в эту комнату поразмыслить. Представить, что именно в той или иной ситуации ей посоветовал бы Ефрон… Вот и теперь она свернулась калачиком на диване напротив огня, оставив сброшенные с ног тапочки лежать на полу. На ней было мягкое шерстяное платье, изрядно пообтершееся за два года носки. В нем было очень уютно. Она сама развела в камине огонь и теперь наблюдала за тем, как постепенно прогорали дрова, как пламя превращало их в мерцающие, медленно тлеющие угли. Ронике было хорошо, тепло и покойно.

Вот только ни к какому решению она покамест так и не пришла.

Ей как раз пришло в голову, что Ефрон в ответ на ее вопрос, вероятно, пожал бы плечами и предоставил супруге разбираться самой… И в это самое время в тяжелую резную дверь постучали.

– Да? – отозвалась она.

Она думала, что это Рэйч, но вошла Кефрия. В ночной рубашке и с волосами, заплетенными перед сном в косу. В руках у нее, однако, был поднос с дымящимся чайником и тяжелыми толстостенными кружками. Ноздрей Роники достиг запах кофе и корицы.

– А я уже и не ждала тебя.

Кефрия ответила уклончиво:

– Я просто подумала, что коли уж мне никак не уснуть, то не лучше ли бодрствовать. Налить тебе кофе?

– Спасибо. Не откажусь.

Вот такого рода мир царил теперь в отношениях матери и дочери. Они разговаривали между собой разве что о еде и тому подобных безделицах. Обе тщательно избегали затрагивать какие-либо темы, чреватые столкновением. Когда Роника пригласила Кефрию зайти сюда, а та все не шла, Роника именно так и объяснила себе ее отсутствие. И с горечью сказала себе, что Кайл умудрился отнять у нее обеих дочерей. Одну выгнал из дома, а вторую заставил отгородиться от матери. Но вот Кефрия все же пришла, и Роника неожиданно преисполнилась решимости еще побороться за дочь. Принимая у Кефрии окутанную паром тяжелую кружку, Роника проговорила:

– Ты сегодня произвела на меня впечатление. Я гордилась тобой.

Кефрия невесело скривилась.

– Да уж… Большой повод для гордости. Я в одиночку разгромила бессовестный заговор хитрой тринадцатилетней девчонки. – И, опустившись в отцовское кресло, она стряхнула тапочки и поджала под себя ноги. – Не пустопорожняя ли победа?..

– Я вырастила двух дочерей, – мягко заметила Роника. – И знаю, какую боль порою причиняет победа.

– Ну, меня особо покорять не приходилось, – проговорила Кефрия рассеянно. Кажется, она сама себя презирала за это. – Вряд ли я вам с папой устроила хоть одну бессонную ночь. Уж такая была девочка-паинька, прямо ходячий пример… Никогда не перечила тебе, соблюдала все правила… и пожинала заслуженные награды за добродетель. Во всяком случае, мне самой так думалось.

– С тобой было легко, – согласилась Роника. – Должно быть, поэтому я и недооценила тебя… проглядела тебя. – Она сокрушенно покачала головой. – Но в те дни Альтия причиняла мне столько беспокойства, где уж тут задуматься о том, что вроде бы и так шло хорошо!

Кефрия хмыкнула:

– Да и ты не ведала и половины того, что она вытворяла! Вот я, как сестра… Но, собственно, что с тех пор изменилось? Только то, что теперь из-за нее мы обе переживаем. Пока она была маленькая, ходила у папы в любимицах. Именно за своеволие и озорной нрав он ее так и любил! А теперь, когда его не стало, она сбежала из дому – и уже ты о ней только и думаешь. Просто оттого, что ее нет!

– Кефрия! – Ронику больно ужалили бессердечные слова старшей дочки. Ее сестра пропала неизвестно куда – а она только и могла, что ревновать к ней мать и нянчиться со своей ревностью! Но, хорошенько подумав, Роника неуверенно проговорила: – Ты и правда думаешь, будто я тебя совсем забросила из-за того, что Альтия исчезла?

– Ты почти со мной не разговариваешь, – заметила Кефрия. – Когда я перепутала гроссбухи, пытаясь выяснить, что же я все-таки унаследовала, ты просто забрала их у меня и все подсчитала сама. Ты ведешь дом так, словно меня здесь попросту нет. А когда сегодня появился Сервин, ты немедля ринулась в битву, едва не забыв послать Рэйч уведомить меня, что происходит. Знаешь, мама… думается, если я тоже вдруг исчезну, как Альтия, никто особо и не заметит, а дела пойдут разве что лучше. У тебя так здорово все получается… – Она задохнулась и умолкла. Потом добавила: – Ты же мне в руки не даешь ничего, в чем я могла бы себя проявить.

И, торопливо подхватив кружку, от души глотнула дымящегося кофе. Она смотрела в камин, где шуршали и потрескивали угли.

Роника долго не находила слов. И тоже молча потягивала кофе. Потом проговорила, будто извиняясь:

– Я просто всегда ждала, что однажды ты примешь у меня все дела.

– А сама была до того занята вожжами, что позабыла меня научить, как их вообще держат. Я же только и слышала: «Не лезь, будет лучше, если я сделаю это сама». Сколько раз так бывало, не припоминаешь? Ты хоть представляла себе, какой глупой, беспомощной и никчемной я всякий раз себя чувствовала?

Застарелый гнев звучал в ее голосе.

– Нет, – ответила Роника тихо. – Не представляла. А надо было бы… Ох, надо было бы… Мне жаль, Кефрия. Мне очень жаль.

Кефрия то ли фыркнула, то ли вздохнула.

– Сейчас это уже не важно, – сказала она. – Забудь. – И она покачала головой, словно перебирая про себя все, что собиралась сказать, и подыскивая слова. – Я займусь Малтой, – проговорила она негромко. И посмотрела на мать, явно ожидая возражений, но Роника молчала. И Кефрия набрала в грудь побольше воздуха. – Ты, наверное, сомневаешься, что смогу. Я сама сомневаюсь. Но намерена попробовать. И я хочу попросить тебя… Мне очень жаль, но придется это сказать. Ты только, пожалуйста, не вмешивайся. До чего бы мы с ней ни дошли, каких бы ошибок я ни наделала – не вмешивайся! Не пытайся отнять это у меня просто потому, что тебе легче сделать самой.