Робин Хобб - Волшебный корабль

Похоже, никто больше в Клубке не беспокоился, не чувствовал: что-то не так, чего-то недостает… Быть может, разве Сессурии было чуточку не по себе, но остальные выглядели всем довольными. Пища была изобильна и доставалась легко. Здешнее Доброловище было теплым, и новые оттенки солености зажигали дивные блестки на чешуйчатых шкурах, обновленных недавней линькой, – линяли они теперь часто, ибо хорошая пища позволяла легко расти. «Быть может, – недовольно думала Шривер, – все остальные всегда только этого и желали!» Уж не кажется ли им, что эта-то беспечальная жизнь, состоящая из кормежки и линьки, и есть обещанное возрождение?

Она так не думала.

Она знала: Моолкин вел их сюда, взыскуя большего, гораздо большего. Прочие в Клубке были слишком близоруки и не могли уразуметь причин беспокойства, владевшего вожаком. Он вел их на север, следуя за тенью подателя. Несколько раз Моолкин делал остановки в устьях, откуда вытекала теплая вода, лишенная соли. Он вновь и вновь ее пробовал, ожидая чего-то. Остальные не могли понять зачем и хотели одного – скорее следовать за подателем. Однажды Сессурия всех потряс тем, что распустил гриву и приказал остановиться недоумкам, осмелившимся нарушить волю вожака и готовым бездумно уплыть за подателем. Но очень скоро и сам Моолкин недоуменно сомкнул челюсти и покинул теплое устье, устремляясь туда, куда удалялась тень подателя.

Шривер не слишком расстроилась, когда податель остановился и Моолкин предпочел держаться поблизости. Кто она, в самом деле, такая, чтобы задавать вопросы наделенному памятью древних? Но затем податель опять тронулся в путь, повернув с севера обратно на юг, и Моолкин тем не менее велел двигаться следом, и вот тут-то Шривер начала беспокоиться. Что-то было определенно не так, и Сессурия, похоже, разделял ее беспокойство.

Иногда они замечали другие клубки, сопровождавшие иных подателей. Все выглядели сытыми и довольными, и Шривер поневоле спрашивала себя, а не в ней ли самой скрыта причина. Наверное, она слишком много мечтает. Слишком буквально понимает святые предания… Но потом ей бросалось в глаза, как рассеян Моолкин – и даже посреди кормления. Пока другие клацали челюстями, рвали и заглатывали добычу, он мог неожиданно прекратить есть и просто повиснуть в воде, широко раскрывая рот и усиленно работая жабрами: вбирал некий ускользающий запах. А когда податель останавливался на время и весь Клубок отдыхал – Моолкин нередко поднимался вверх, почти к самому Пустоплёсу, и, прикрыв глаза веками, начинал извиваться в танце. В таких случаях Сессурия присматривался к вожаку так же пристально, как и она, Шривер. Вновь и вновь Моолкин свивал свое тело сложным узлом и скользил, скользил, заставляя всю поверхность своей кожи вбирать токи здешнего Доброловища и все, что они с собою несли. И он трубил – даже не трубил, а скорее негромко бормотал себе под нос что-то из священного пополам со случайными пустяками. Иногда же он высовывал голову из Доброловища в Пустоплёс – и вновь погружался, невнятно твердя что-то об огнях, об огнях…

В какой-то момент Шривер поняла, что больше не может этого выносить. Однажды она дождалась, пока танец не привел его к такому изнеможению, что потускнели даже ложные глаза на боках. Едва шевелясь, Моолкин начал погружаться ко дну. Шривер тщательно расслабила гриву, чтобы ее приближение не было истолковано как вызывающее, и начала медленно опускаться рядом.

– Моолкин! – позвала она негромко. – Скажи, твое прозрение оставило тебя? Мы заблудились?

Он приподнял веки и уставился на нее. Потом почти лениво обхватил ее неплотным кольцом, притягивая к себе и вместе с нею опускаясь в мягкий ил.

– Не просто место… – сонным голосом сообщил он ей. – Еще и время, определенное время. И не только место и время, но – клубок. Такой, какой ни разу не собирался со времен древности. Я почти чую Того, Кто Помнит…

Шривер дрогнула всеми своими кольцами, силясь прочесть его память…

– Моолкин, – сказала она затем, – но разве не ты сам – Тот, Кто Помнит?

– Я? – Его веки вновь начали опускаться. – Нет. Не вполне. Я – почти помню . Я знаю, что есть место, время и клубок. И когда я их почувствую – я их сразу узна́ю. Мы близко, Шривер, мы совсем близко. Мы должны вытерпеть все и не изведать сомнений. Сколько раз уже время приходило и уходило, а мы его пропускали. И я боюсь: если мы пропустим его еще раз, наша память о старине начнет окончательно блекнуть и прежними мы не станем уже никогда.

– А какими мы были прежде? – спросила она просто для того, чтобы услышать еще раз.

– Мы были повелителями. Мы вольно носились и в Доброловище, и по Пустоплёсу. И то, что знал один из нас, – знали все. Мы разделяли воспоминания обо всех былых временах, с самого изначалия. Мы были могущественны и мудры, и нас чтили все существа, наделенные меньшим разумом, нежели мы.

– А что случилось потом? – задала Шривер ритуальный вопрос.

– Потом пришло время изменить форму. Смешать сущности наших тел и породить новые существа, воспринять новую силу и новые свойства. Настала пора вступить в древний цикл разделения и слияния – и нового роста. Пришло время обновить наши тела.

– А что случится потом? – завершила она свою часть диалога.

– Все соберутся к месту и ко времени сбора. Память вновь сделается общей, и тогда все, что бережно сохранялось кем-либо одним, опять станет достоянием всех. Так будет завершен наш путь к возрождению. Так настанет для нас долгожданный час торжества.

– Да будет так, – прогудел Сессурия, державшийся неподалеку в Клубке. – Да будет так.

Свечной был небольшим, но оживленным торговым портом на Срединном полуострове. Альтия бывала здесь раньше – с отцом. Стоя теперь на палубе «Жнеца» и оглядывая шумную гавань, она не могла отделаться от ощущения: если она перескочит с корабля на корабль и пробежится по причалам, то непременно разыщет где-нибудь стоящую у пирса «Проказницу» и отца на ее борту – как бывало когда-то. Отец будет сидеть в капитанской каюте, принимая городское купечество. А на столе будет отменный бренди, и славная копченая рыба, и выдержанный сыр. И переговоры будут самые что ни есть дружеские: кто-то предлагает товар, кто-то – другой товар или деньги… Каюта будет, как всегда, чистая и уютная, а поблизости – личная каютка Альтии, ее неизменное прибежище…

От внезапной и несбыточной тоски по былому заболело в груди. Альтия со вздохом спросила себя, где-то он теперь, ее кораблик, как-то он поживает под началом Кайла Хэвена… Она только надеялась, что из Уинтроу получился добрый спутник для Проказницы, – и это невзирая на ревность, беспрестанно шептавшую: так, как она, Альтия, знала Проказницу, ее не знает никто. «Скоро, – молча пообещала она и себе, и пребывающему в дальней дали кораблю. – Скоро!»