Дафна Дюморье - Синие линзы и другие рассказы (сборник)

– Хм, – одобрительно буркнул Стивен, – в самом центре, как по заказу. – (В самом центре! Можно подумать, мы вышли из метро на Пикадилли.) – Эй, Зус! – крикнул он, мотнув головой в сторону лачужки. – Мы на месте? Разгружаемся? – Он упорно говорил по-итальянски, заключив, в силу одному ему ведомой логики, что этот язык пастуху понятнее английского.

Проводник ответил по-гречески. Я впервые услышала его голос. Вопреки моим ожиданиям, он был не грубый, а наоборот, необычайно мягкий, высоковатый, как у подростка. Если бы я не определила на глаз его возраст – около сорока, – то сейчас могла бы подумать, что говорит мальчик.

– Понятия не имею, что он там бормочет, – бросил мне Стивен, – но мы точно на месте. Пойдем посмотрим.

Собаки – откуда-то взялась и вторая – следили за нами с угрожающим видом. Их хозяин повел нас в свое жилище. Щурясь после яркого света и пригнув голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, мы шагнули за порог и оказались в помещении, похожем на сарай, с перегородкой посредине. Никакой мебели, кроме дощатого стола, на котором стоял примус. Земляной пол был присыпан песком – гуще, чем пол в придорожной лавке, где мы провели прошлую ночь. Судя по всему, сторожка служила только временным пристанищем на случай внезапной непогоды.

– Не так уж плохо, – сказал Стивен, оглядываясь кругом. – На полу можно расстелить брезент, а поверх положим спальные мешки.

Пастух стоял в дверях, пока мы обследовали его владения. Отсек за перегородкой был тоже напрочь лишен обстановки. Ни кровати, ни даже одеяла на полу. Он молча сгрузил наши вещи и вышел, предоставив нам самим распаковываться.

– Тот еще тип, – обронил Стивен. – От смеха с ним не лопнешь.

– У него такие глаза… – начала я. – Ты заметил его глаза?

– Да, – кивнул Стивен. – Застывшие какие-то. А ты поживи одна в горах, и у тебя будут такие же.

Застывшие – да, пожалуй… Застывшие, окаменелые. Окаменелый лес – это ведь живые растения, обращенные в камень. Что если не одни глаза, а и все чувства у нашего проводника окаменели? И в его жилах нет ни крови, ни тепла, ничего живого? Может быть, когда-то в него ударила молния, как в ту одинокую сосну неподалеку от сторожки?

Я помогла мужу распаковать рюкзаки, и вскоре нам удалось кое-как обустроиться в четырех голых стенах. Было всего десять утра, но я проголодалась. Хозяин придорожной лавки заботливо положил в пакет с припасами консервный нож, и я набросилась на американскую ветчину из жестянки. Финики сгодились на закуску. Я вышла за порог погреться на солнышке и уселась скрестив ноги; над головой по-прежнему парил орел.

– Ну, я пошел, – громко объявил Стивен.

Подняв голову, я увидела, что он стоит в полной экипировке: к поясу пристегнут патронташ, на шее бинокль, за спиной ружье. Товарищеский, непринужденный тон снова сменился сухим и отрывистым. Я стала подниматься на ноги.

– Тебе за нами не поспеть, – обронил он. – Только будешь нас тормозить.

– Нас? – не поняла я.

– Исус обещал вывести меня на тропу, – пояснил Стивен.

Пастух, как всегда молча, дожидался его у груды камней. Оружия при нем не было – только посох.

– Как же ты поймешь, что он говорит? – забеспокоилась я.

– А язык жестов на что? – возразил Стивен. – Не скучай.

Пастух зашагал вперед, и Стивен быстро двинулся следом. Минута – и они скрылись в мелколесье. Никогда еще я не чувствовала себя так одиноко. Я вернулась в дом за фотоаппаратом – хотелось запечатлеть панораму гор, хотя пейзажные снимки редко получаются выразительными, – и вид наших спальных мешков, рюкзаков, провизии и запасных свитеров, потолще и потеплее, немного меня приободрил. Высота, безлюдье, яркое солнце, аромат горного воздуха – я так все это любила! Откуда же тогда привкус тоски? Откуда странное ощущение – не знаю, как его описать, – ненадежности, зыбкости бытия?

Я вышла наружу и подыскала местечко поудобнее – небольшую ложбинку, где можно было сесть и притулиться к теплому камню; козы паслись вокруг. Лес остался далеко внизу, еще ниже затерялась придорожная лавка, наш вчерашний ночлег. К северо-востоку, невидимый за горами, простирался цивилизованный мир. Я закурила первую за день сигарету, машинально наблюдая, как в небе надо мной кружит орел. На солнышке меня разморило, и я начала клевать носом.

Когда я открыла глаза, солнце переместилось, часы на руке показывали половину второго. Выходит, я проспала больше трех часов! Я встала на ноги, потянулась – и тут собака, бдительно следившая за мной издали, грозно зарычала. К ней присоединилась вторая. Я прикрикнула на них и пошла в сторону хибарки, и тогда они обе сорвались с места, оскалив зубы. Я замерла. Собаки снова улеглись и, пока я не двигалась, вели себя смирно. Но стоило мне сделать шаг, реакция следовала мгновенно: обе начинали рычать, пригибали голову к земле и перебирали лапами, явно готовясь к прыжку. Перспектива быть разорванной в клочья не слишком меня привлекала. Я снова села и приготовилась ждать; хорошо зная своего мужа, я понимала, что ждать, возможно, придется допоздна. И до тех пор в дом не попасть – собаки не пропустят. Между тем стало ощутимо холодать, а я не могла даже сходить за толстым свитером.

Вдруг где-то – непонятно в какой стороне – раздался выстрел: звук эхом пронесся по теснинам внизу. Услыхав его, собаки подняли голову и насторожились. Козы тоже забеспокоились, а один почтенный патриарх с бородой во всю грудь возмущенно заблеял – точь-в-точь как старый профессор, недовольный, что его потревожили.

Я ждала следующего выстрела, но все было тихо. Интересно, попал Стивен или промахнулся? Одно несомненно: стрелял он в серну. Он не стал бы тратить патрон на другую дичь. Если попал и уложил, значит скоро появится с добычей на плечах. А если попал и только ранил – хотя на Стивена это не похоже, – тогда он отправится в погоню за несчастным животным и будет преследовать его, пока не добьет.

Какое-то время я сидела в ожидании рядом с облюбованной мною ложбинкой у расщепленной сосны. Потом одна из собак вдруг заскулила. Я не заметила, как у меня за спиной возник пастух.

– Удалось? – спросила я по-английски: по-гречески я не могла связать и двух слов, но решила, что интонация поможет понять суть вопроса. Его чудны́е глаза смотрели на меня в упор сверху вниз. Он медленно помотал головой из стороны в сторону. Потом поднял руку и показал куда-то назад, через плечо, продолжая качать головой. И тут – ну и дура же я! – до меня наконец дошло, что у греков «да» всегда подкрепляется покачиванием головы, которое у нас ассоциируется с отрицанием. На его лице ничего нельзя было прочесть, но своим удивительным высоким голосом он произнес «най» [46]– раз, потом опять.