Стивен Кинг - Дьюма-Ки

– Кто этот сорок восьмой номер, и как тебе удалось встретить болельщика «Близнецов» в Брауне? Я думал, там территория «Ред сокс» [34].

– Под номером сорок восемь играет Тори Хантер . – Она смотрела на меня, как на самого большого тупицу в мире. – В большой студенческой гостиной стоит телевизор с огромным экраном, и я зашла туда в прошлом июле, когда играли «Близнецы» и «Сокс». Несмотря на сессию, народу хватало, но только Карсон и я пришли в экипировке «Близнецов», он – в футболке с номером Тори, я – в бейсболке. Само собой, мы сели вместе, и… – Она пожала плечами, как бы говоря, что остальное понятно и без слов.

– И какого он племени по части религии?

– Баптист. – Она глянула на меня с толикой вызова, словно сказала: «Людоед!» Но я принадлежал к Первой Церкви Ничего Конкретного и ничего не имел против баптистов. Собственно, я не жалую только те религии, которые утверждают, что их Бог круче вашего Бога. – Последние четыре месяца мы три раза в неделю ходили на службу.

Подъехал Джек, Илзе наклонилась, чтобы взяться за ручки чемоданов.

– Он собирается пропустить весенний семестр, чтобы поехать по стране с их удивительным хором. Они исполняют госпел [35]. Это будут настоящие гастроли, с билетами и все такое. Хор называется «Колибри». Тебе нужно его послушать. Он поет, как ангел.

– Не сомневаюсь.

Она вновь поцеловала меня, нежно. В щеку.

– Я так рада, что приехала, папуля. А ты рад?

– Больше, чем ты можешь себе представить, – ответил я. Мне вдруг захотелось, чтобы она безумно влюбилась в Джека. И этим разрешила бы все проблемы… так, во всяком случае, мне тогда казалось.

Мы не стали закатывать грандиозный рождественский обед, но на столе стояли «курица-астронавт» Джека, клюквенный соус, готовый салат из кулинарии и рисовый пудинг. Илзе съела по две порции каждого блюда. После того как мы обменялись и восхитились подарками (получили именно то, что хотели!), я отвел Илзе в «Розовую малышку» и познакомил практически со всеми художественными изысканиями. Только два рисунка, ее бойфренд и женщина в красном (если это была женщина), лежали на верхней полке стенного шкафа в моей спальне, где и оставались до отъезда дочери.

С десяток других, главным образом закатов, я прикнопил к кускам картона и расставил у стен. Илзе прошлась мимо них. Остановилась, прошлась снова. Уже наступила ночь, так что большое окно заполняла темнота. Был отлив, и о присутствии Залива напоминало только едва слышное шуршание набегавших на песок и умиравших на нем волн.

– Неужели их нарисовал ты? – наконец спросила Илзе. Повернулась, посмотрела на меня, и от ее взгляда мне стало как-то не по себе. Так смотрят, когда кардинально меняют представление о человеке.

– Да, – кивнул я. – И что ты думаешь?

– Они хороши. Даже больше, чем просто хороши. Вот этот… – Она наклонилась и очень осторожно подняла рисунок с раковиной, положенной на горизонт и окруженной сиянием желто-оранжевого заката. – Это же пи… извини, просто мурашки бегут по коже.

– У меня такие же ощущения. Но, знаешь, тут нет ничего нового. Нужно лишь приправить закат толикой сюрреализма. – И я дурашливо воскликнул: – Привет, Дали!

Илзе отложила «Закат с раковиной» и взяла «Закат с софорой».

– И кто их видел?

– Только ты и Джек. Ах да, еще Хуанита. Она называет их asustador. Что-то в этом роде. Джек говорит, что это слово означает «пугающие».

– Они действительно немного пугают, – признала Илзе. – Но, папуля… эти карандаши, которыми ты пользуешься, они мажутся. И, думаю, картины будут выцветать, если ты не примешь никаких мер.

– Каких?

– Не знаю. Но думаю, что ты должен показать их тому, кто понимает. Кто сможет сказать, действительно ли они хороши.

Ее слова мне польстили, но и встревожили. Чуть ли не привели в смятение.

– Я понятия не имею, к кому и куда…

– Спроси Джека. Может, он знает художественную галерею, в которой на них посмотрят.

– Конечно, все так просто. Зайти с улицы и сказать: «Я живу на Дьюма-Ки и у меня есть карандашные рисунки… главным образом закаты, необычные такие флоридские океанские закаты… так вот, моя приходящая уборщица думает, что они asustador».

Она уперла руки в бока, склонила голову. Так обычно выглядела Пэм, если во что-то вцеплялась мертвой хваткой. Если собиралась до конца отстаивать свою позицию.

– Папа…

– Слушай, только этого мне сейчас и не хватает.

Она пропустила мои слова мимо ушей.

– Ты превратил два пикапа, подержанный армейский бульдозер и двадцать тысяч долларов банковской ссуды в многомиллионную компанию. А теперь собираешься убеждать меня, что показать эти рисунки двум-трем галеристам – невыполнимая задача, если ты действительно решишь, что это нужно? – Она смягчилась. – Я хочу сказать, папуля, они хороши. Хороши. Конечно, весь мой опыт – уроки искусствоведения в средней школе, и я это знаю.

Я что-то ответил, не могу точно вспомнить, что именно. Я думал о сделанном в лихорадочной спешке рисунке Карсона Джонса, этого баптистского колибри. Интересно, увидев его, Илзе сказала бы, что и он хорош?

Но я не собирался его показывать. Ни его, ни рисунок человека в красном. Никому не собирался показывать. Так я тогда думал.

– Папа, если у тебя всегда был этот талант, почему он не проявлялся?

– Не знаю. Это еще вопрос, есть ли тут талант.

– Так пусть тебе кто-то скажет. Тот, кто понимает. – Она подняла рисунок почтового ящика. – Даже этот… Ничего особенного, но что-то в нем есть. Потому что… – Илзе коснулась бумаги. – Конь-качалка. Почему ты нарисовал тут эту игрушку, папа?

– Не знаю. Просто решил, что ей тут самое место.

– Ты рисовал по памяти?

– Нет. Такое мне не под силу. То ли из-за несчастного случая, то ли просто нет мастерства.

Но иногда я все-таки мог рисовать по памяти. И мастерства хватало. Если, к примеру, дело касалось молодых людей в футболках «Близнецов».

– Я нашел коняшку в Интернете, потом распечатал…

– Ох, черт, я ее размазала! – воскликнула Илзе. – Черт!

– Все нормально. Это не имеет значения.

– Это ненормально и имеет значение! Ты должен купить эти гребаные краски! – Тут Илзе поняла, что сказала, и прижала руку ко рту.

– Ты, наверное, не поверишь, но я пару раз слышал это слово. Хотя у меня есть подозрения, что твой бойфренд… возможно… не жалует…

– Ты все правильно понимаешь, – ответила Илзе. Чуть мрачновато. Потом улыбнулась. – Но он тоже много чего говорит, если кто-то подрезает его на дороге… Папа, насчет твоих картин…

– Я счастлив только потому, что они тебе понравились.

– Больше, чем понравились. Я потрясена. – Она зевнула. – А еще едва стою на ногах.

– Думаю, тебе нужно выпить кружку какао и ложиться спать.