Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

Какое-то время спустя (к тому моменту он снова упал на кровать и не открывал глаза) вошел воспитатель и тихо произнес его имя:

– Мистер Кент? С тобой все в порядке, сынок?

Льюис посмотрел на него и слабо улыбнулся.

– Мистер Холлер, мне тридцать два года, я закончил школу в шестьдесят восьмом!

– Ты хорошо себя чувствуешь, Кент? Не пойти ли тебе в медкабинет?

– Холлер, я Льюис Кент. Я отчисляю средства в фонд выпускников. Господи, я старше вас!

Это была правда. Молодой воспитатель присел на разворошенную койку Дерила и сложил руки поверх своих твидовых штанин.

– Знаешь, Льюис, я здесь один из твоих главных защитников. У тебя в голове есть мозги, и иногда, под настроение, ты ими пользуешься. Но вот это, дружок, не называется «работать головой». В этой четверти ты шесть раз пропустил утреннюю молитву без всякой уважительной причины, и это очень неосмотрительно с твоей стороны.

– Но, мистер Холлер, разве вы не видите? Я взрослый! Мне тридцать два года. Мне не нужно больше ходить на утреннюю молитву. Я женат! У меня золотая карточка «Америкэн экспресс»!

Воспитатель со вздохом встал:

– Ладно, Льюис, пусть будет по-твоему. Ложись обратно и оставайся дураком. У меня сейчас урок. Я тебе все сказал.

Холлер тихо закрыл дверь за собой, и Кент остался один. Ему было страшно.

На контрольной Блейзингейм наклонился и исподтишка взглянул на почти чистый листок Кента. Кент ничего не знал. Он мог вспомнить лишь теорему Пифагора, но контрольная была по дифференциальному исчислению. Фыркнув, Блейзингейм посмотрел на свой листок.

– А я-то думал, это я дурак, Кент, – ехидно шепнул он.

В ответ Льюис не смог ничего придумать кроме:

– Но мне тридцать два года!

Учитель у доски обернулся и запустил в него тряпкой.

– Кент, у тебя плохо получается шутить. Уж лучше и не пытайся, а то всем неловко.

У него ничего не получалось. Когда играли в американский футбол, кто-то так ударил его, что он упал и сломал дорогую коронку, которую в Нью-Йорке ему поставил Леонард Бернштейн. Когда к концу дня пришлось выполнять бег с ускорением, годы курения папирос отозвались горячими, болезненными уколами в груди. Ему было наплевать, когда другие каждый раз обгоняли его на двадцать-тридцать ярдов. Ему хотелось лишь, чтобы мир еще раз мигнул и он снова оказался в постели с Пегги под чудесным Daunendecke , [10]которое они вместе купили несколько лет назад в Цюрихе, куда он ездил в командировку.

И хуже того, команда, в которой он занимался, даже не была школьной сборной: сброд какой-то – недотепы, книжные черви, чудаки и школьные придурки. Он почти сразу узнавал лица: Дейв Миллер, державший у себя в комнате крысу, никогда не мывшийся и набравший восемьсот баллов на тесте повышенного уровня по физике; Том Коннолли, считавший величайшей личностью из когда-либо живших Савонаролу; Вуди Барр, который все время только и делал, что читал журналы про огнестрельное оружие, и был членом Американской нацистской партии.

Теперь это были его товарищи по команде, которые во всем опережали его. Они стрелами врезались в тренировочные манекены. А когда он рухнул на поле, ощутив чудовищное колотье в боку, они только ухмыльнулись.

К счастью, занятия вел Руммельхардт, преподаватель латыни и греческого, занявшийся футболом лишь потому, что всем учителям нужно было заниматься с учениками каким-то видом спорта. На каждую тренировку он приводил своего маленького колли Ореста. Увидев, как Льюис отстает, он лишь повторял что-то вроде:

– О, только шевелись, Кент! Не будь таким олухом.

Потом в раздевалке товарищи по команде, принимая душ, смотрели на него со смесью жалости и отвращения. Они знали, как низко стоят в школьной иерархии. Некоторые не могли поверить, что кто-то может быть хуже них. Только Дуг Праути, известный в школе своим ростом (пять футов), подошел и спросил Кента, не хочет ли тот зайти к нему посмотреть старые номера журнала «Железнодорожное моделирование».

Пока он медленно одевался, пришла школьная сборная – эти уставшие красавцы смеялись. И снова он мгновенно узнал их лица, особенно Грея Харриса.

В свои восемнадцать Харрис был так совершенен, что становилось страшно. Он занимался столькими вещами, что люди замирали в недоуменном восхищении. Он блистал по всем предметам, отличался приветливостью и красотой и был прекрасным спортсменом. Все, чего он касался, превращалось в золото, и главное – это не стоило ему никаких усилий. От сияния его всесторонности оставалось лишь пятиться, прикрыв рукой глаза.

Харрис прошел вдоль шкафчиков и положил свой помятый шлем на деревянную скамейку между ними. Следя за ним краем глаза, Льюис вспомнил, как завидовал этому парню много лет назад. К его удивлению, Харрис повернулся к нему и тихо заговорил:

– Послушай, Кент, о тебе нынче много говорят. Знаешь, что я имею в виду? – Он нагнулся, чтобы развязать шнурок. – Ко мне после урока подошел Холлер и попросил поговорить с тобой. Ты можешь вытворять что хочешь, это не мое дело. Кроме одного: еще одна провинность, и тебя исключат из команды, так? Это означает, что нам не повезет на дискуссиях. Мы оба знаем, что вся эта учеба – сплошное дерьмо, и если бы у меня хватило духу или дури, я бы прогуливал больше твоего. Но дело не в этом. В дискуссиях ты у нас лучший. Мы ни за что на свете не выйдем в финал, если тебя с нами не будет, понял?

Льюис посмотрел на Харриса и кивнул. Его очень тронули эти слова. Он им нужен! Грей Харрис в самом деле сказал, что он нужен ему и остальной команде!

Харрис тепло улыбнулся:

– Ну как? Ты еще побудешь немножко пай-мальчиком? Чудесно! Большое спасибо, старик. Это здорово. – И он снова принялся расшнуровывать щитки.

Через мгновение магия Харриса рассеялась, и Льюис удивился своему чувству вины за то, что подведет дискуссионную команду.

– Это сумасшествие!

Харрис посмотрел на него и ангельски улыбнулся.

– Что – сумасшествие?

– Ты! Все это! Мне наплевать на эту дискуссионную команду! Мне тридцать два года! – Он вскочил и бросился к двери.

Это зашло слишком далеко. Сон чересчур затянул его и вытеснил реальность. Конечно, каким бы длинным сон ни был, когда-нибудь он должен кончиться, но этот не подавал никаких признаков, что закончится скоро. И все больше захватывал его в свои медвежьи объятия. Нужно что-то делать, и поскорее.

– Ал-ло? – послышался голос его дочери, знакомый и реальный.

Кент стоял в телефонной будке в буфете и смотрел на стену, за миллион лет всю исписанную учениками.

– Привет, детка, это папа! Это папа, детка!

– Привет, па-па. Мама, это па-па.

Громкий стук в трубке дал ему новую точку опоры в этом мире: он понял, что дочка уронила трубку на стол, за что он всегда ее бранил. Но теперь от этого оглушительного звука его сердце и надежды расправили крылья.