Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

Я, как обычно, был в одиночестве, однако чувствовал себя счастливым, глядя на лица окружающих и слыша обрывки разговоров, звучавших подобно приятному музыкальному фону. Уже было собравшись развернуться и покинуть веранду, я вдруг заметил за одним из столиков Винсента Этриха и какую-то женщину. Я бы солгал, сказав сейчас, что хорошо запомнил ее внешность. Без сомнения, она была красива. Длинные темные волосы, которые она то и дело откидывала назад быстрым и небрежным движением руки; широкие худые плечи. Что я запомнил отчетливо, так это ее смех. Он был громким, густым и сочным, абсолютно не стесненным условностями. Стоило ей рассмеяться, как люди за соседними столиками прервали свои разговоры и с беспокойством посмотрели в ее сторону. Однако Винсент и женщина были слишком заняты друг другом, чтобы замечать реакцию посторонних.

Что сразу бросилось мне в глаза: эти двое выглядели в точности как ожившее фото из глянцевого журнала с рекламой дорогих духов или ювелирных изделий. Красивый господин в элегантном темном костюме слушает оживленно говорящую даму; его крупные сильные руки поигрывают ее солнцезащитными очками. Выражение лица у него веселое и чуть насмешливое. Он хорошо знает эту женщину и находит ее изумительной. Она наклонилась вперед над сверкающей белой скатертью. Ее руки все время в движении: то поправляют волосы, то дотрагиваются до руки мужчины. Она говорит и говорит без остановок, торопясь рассказать обо всем.

Много позднее, когда я навестил его в больнице и между делом напомнил об этой впечатлившей меня сценке, он сказал, пожимая плечами:

– Она всегда неважно дружила с головой. Подобным дамочкам с глянцевых обложек в реальности нужна не только эффектная внешность, но и толика живого ума. Ведь наш интерес к женщинам, помимо всего прочего, вызван желанием узнать, что и о чем они думают. Стенрауд могла говорить только о себе самой, и ни о чем больше, а выслушивать эти излияния до бесконечности, поверь, не так уж интересно.

Стенрауд Писсекер. Если бы в жизни господствовал здравый смысл, то женщина, которую я видел на веранде тем апрельским днем, ни за что не носила бы такое имя. Когда Винсент впервые сообщил его мне, я не смог удержаться от улыбки, и он улыбнулся со мной за компанию.

– Ничего себе имечко, верно? Вот почему я решил называть ее просто Стенни. Она не возражала. Более того, она считала это очень милым. Пока вы уделяли ей внимание, она охотно откликалась на любое обращение, будь то хоть «стерва». Ее мировосприятие не продвинулось дальше птолемеевой системы; только в ее варианте центром Вселенной была не Земля, а Стенрауд Писсекер.

Я сидел на стуле рядом с больничной койкой и смотрел на свои руки, сложенные на коленях. Мне было нелегко произнести следующую фразу, но я считал это необходимым. Ему нужно было напомнить.

– Однако тебя она очень интересовала.

Он медленно повернул голову в мою сторону:

– Да, она казалась мне интересной. Ты помнишь тот день, когда мы впервые ее увидели?

– В Лондоне. Мы ужинали в «Лэнганз».

Он улыбнулся и поднял взгляд к потолку:

– Так и было. Я даже помню, что именно мы тогда ели: жареные колбаски с картофельным пюре. Мне всегда нравилось это блюдо – в нем есть что-то простецки-вульгарное и в то же время жизнеутверждающее. Я как раз подцепил вилкой пюре и собирался отправить его в рот, когда она прошла через зал.

– И ты простонал: «О бо-о-оже…»

– Верно. Все дело было в сочетании копны густейших черных волос и платья сливового цвета. Позднее я на каждую нашу встречу просил ее надевать это платье. Помню, однажды мы договорились встретиться в китайском ресторанчике, который нам обоим нравился. Когда она появилась в дверях, я встал из-за стола, поднял бокал и поприветствовал ее тостом: «За Великую Китайскую Стенни!» – Винсент умолк на несколько долгих секунд. – Она не поняла шутку. Она даже не поняла, к кому обращен мой тост. Посмотрела на меня как на психа и спросила, что за бред я несу.

– Полагаю, тебя это… обескуражило. Но тогда что же такое в этой женщине побудило тебя…

– С ней связаться? Ты не представляешь, как часто я задавался тем же самым вопросом. Может быть, тебе это известно?

Я потрясенно уставился на него, прикладывая руку к своей груди:

– Мне?! Да откуда же мне это знать, Винсент? Выбор всегда был за тобой.

В конце фразы я невольно повысил голос.

Он попытался сомкнуть пальцы на затылке, но боль, видимо, была слишком сильна. Скривившись, он снова вытянул руки вдоль туловища.

– Даже внешность у нее была не особо выдающаяся, хотя, надо признать, в ней было что-то… умопомрачительное. Не знаю, как иначе это назвать. Впрочем, это уже не суть важно. Какое это имеет значение сейчас?

Никакого. К тому времени это уже не имело никакого значения, поскольку Винсент умирал и его лечащие врачи давно оставили всякую надежду. Хуже того, он был совсем один. Никто, кроме меня, не удосужился его навестить.

Я пришел сразу же, как узнал печальную новость. Когда я в первый раз появился в его палате, он взглянул на меня с таким удивлением, будто я только что прилетел с другой планеты. Мы с ним уже давно не виделись, а в нынешние времена многие ли поспешат к другу, едва услышав, что он тяжело болен? Немногие – однако я как раз из числа таких немногих. Я вовсе не обязан это делать, но у меня вошло в привычку возвращаться на круги своя, доводить любое дело до конца, надежно закрывать за собой дверь при выходе из дому.

Когда Стенрауд Писсекер прошла мимо нашего ресторанного столика в тот судьбоносный вечер, много лет назад, Винсент опустил свою вилку и издал тихий стон. По звуку это напоминало храпение французского бульдога. Я посмотрел на него, потом огляделся по сторонам, снова повернулся к Винсенту и спросил, что случилось. Должен сказать, что в тот момент он и внешне походил на французского бульдога – с этакими выпученными глазами, из-за которых собаки данной породы кажутся всегда настороженными и готовыми к схватке.

Он спросил, заметил ли я эту женщину. Я сказал: «Да, конечно». После этого он заявил, что хочет иметь от нее ребенка, на что я со смехом заметил, что обычно так говорят женщины о мужчинах, а не наоборот. Он пробормотал: «Какая разница?» – и приподнялся со стула, чтобы еще раз на нее взглянуть.

Не забывайте, что я многократно присутствовал при встречах Винсента с его дамами сердца. Я восхищался его напором и невольно завидовал быстроте, с какой он добивался успеха. Но иногда его интерес к женщинам обретал какие-то нездоровые, мрачные, даже отталкивающие черты.

Он продолжил говорить об этой женщине и о том, как он будет рад свести с ней знакомство. А потом просто перестал меня замечать, безотрывно глядя в тот конец зала, где находилась она.