Джеймс Херберт - Проклятие замка Комрек

Он сверг коррумпированное правительство своего дяди. Это был популярный ход. И дядю выставили из его дворца, после чего он никогда больше не показывался в общественных местах. Некоторые говорили, что ему отрубили руки ниже локтей и ноги выше колен, после чего все его зубы выдрали плоскогубцами – золотые преподнесли Убуту в бархатном мешочке для драгоценностей, – и что свергнутого главу государства оставили ползать во дворе дворца, где он пил из дождевых луж и сосал огрызки яблок, которые швыряли в его сторону.

Убуту, совращенный властью и украденным богатством, вскоре стал одним из самых страшных деспотов, которых когда-либо знали на Африканском континенте, и у него развилась жажда секса, почти равная его потребности в пище. Больше всего жены Убуту боялись его извращений, ибо при худших их крайностях многие из них либо умирали, либо оставались на всю жизнь искалеченными. Теперь он был в бегах, якобы умершим, опасаясь, что освобожденный ныне народ, который он так жестоко угнетал, ответит ему своего рода взаимностью.

По прибытии в Комрек ему немедленно назначили программу седативных средств, а затем, без его ведома, к нему применили непрерывное и бесконечно более мощное лечение лейпрорелином [39]– «химическую кастрацию».

Последними в этой сомнительной компании были двое очень древних стариков, перешептывавшихся по-немецки. Обоим было за девяносто, и оба использовали украденные богатства, чтобы покинуть свой любимый рейх до бесславного конца Второй мировой войны: об одном говорили, что он бежал в Египет, о другом – что скрывается в Чили. На самом деле они задолго до окончания войны уже приняли меры, чтобы отправиться в Англию.

Алоис Бруннер был правой рукой Адольфа Эйхмана, он изобрел передвижные газовые фургоны, которые использовались для убийства десятков тысяч евреев. Теперь он дожил до поздней стадии болезни Альцгеймера. Рука у него тряслась, когда он подносил ложку с клейким содержимым к своему тонкогубому рту. С кончика носа свисала росяная капля, а дрожь его дряхлой головы угрожала стряхнуть эту каплю прямо в ложку.

Его компаньон, Ариберт Хайм, был всего на пару лет моложе и тоже сыграл свою роль в ужасе последней войны. Бывший врач в ужасном концлагере Маутхаузен в Австрии, он получил меткое прозвище Доктор Смерть. В Комрек он прибыл через много лет после Бруннера, потому что после войны бежал в Египет, взяв ложное имя Тарик и перевезя туда свою семью. В конце концов бежал в Комрек, когда его предупредили, что израильские охотники за наци вышли на его след. Его сын Рюдигер Хайм, оставшийся в Каире, объявил о смерти своего отца от рака прямой кишки в 1992 году и представил медицинские документы, чтобы это доказать. Но охотники за наци не приняли таких доказательств и продолжали свои поиски.

В Комреке они с Алоисом Бруннером стали постоянными собеседниками, хотя он и тревожился по поводу последнего, приехавшего в Шотландию более шести десятилетий назад. Вместе они смаковали истории зверств, которым предавались во время войны, бормоча и хлопая друг друга по спине. Они решили взять один люкс на двоих, с двумя односпальными кроватями, и большую часть вспоминали шепотом, просто на случай того, что их спальня прослушивается (как оно и было), и хохотали, прижав ко ртам простыни, чтобы заглушить звук.

Хотя разница в возрасте между ними была незначительна, Хайм оставался гораздо здоровее, а его сознание – бдительнее. Как врач, практиковавший все эти долгие годы, он изучал работы своего компатриота – немецкого невропатолога Алоиса Альцгеймера. Поэтому он знал, что ухудшение краткосрочной памяти может иногда оставлять определенные долгосрочные воспоминания нетронутыми. Он сам слышал, как Бруннер бормочет истории времен рейха любому, кто согласится их слушать, истории, которые могли бы инкриминировать им обоим.

К неудобству двух этих древних немцев, в Комреке имелось несколько гостей-евреев. Им лично сказал об этом не кто иной, как сам сэр Виктор Хельстрем. Когда-нибудь слова Бруннера, произносимые хриплым полушепотом, поймет какой-нибудь гость-еврей, и кто поручится, что те же слова не будут повторены за пределами этого убежища, а что тогда? Хайм уже в течение некоторого времени размышлял об этой досадной проблеме, с тревогой наблюдая, что психическое здоровье его друга-нациста ухудшается с каждым днем. Он пришел к выводу, и без огорчения, что необходимо что-то предпринять, пока не стало слишком поздно. Возможно, положить на лицо Бруннеру мягкую подушку в одну из ночей, когда он будет погружен в сон. В любом случае старику пришло время уходить; Хайм окажет ему услугу, сделав его смерть безболезненной. Тому будет просто неуютно минуту-другую, не более того.

Он вдумчиво посмотрел на своего бывшего коллегу-нациста и испытал глубокое отвращение при виде капли на кончике носа Бруннера. Для расы господ это чересчур!

Сандра Беллинг и ее сотрапезники представляли собой показательное поперечное сечение типов гостей, которых принимали в Комреке, – почти всех беглецов из разных ужасающих прошлых времен, по которым внешний мир не только не скучал, но и в некоторых случаях полагал их умершими. Это был рай для сторонников теории заговора.

Поголовное применение седативных препаратов означало, что обеденный зал и в лучшие времена едва ли мог быть ульем оживленности, но после крика, вырвавшегося у Сандры Беллинг, любые другие звуки и движения в зале пугающим образом прекратились.

Боль, причиненная ударом спины о стену, не шла ни в какое сравнение с шоком и отвращением, что испытывал Эш, глядя на извивающуюся массу личинок, выпавших из остатков куриного сэндвича, который Дельфина принесла ему на ночное бдение.

Мягкотелые личинки рассыпались по полу, и Эш отгонял ногой тошнотворную массу, иррационально боясь, что корчащиеся личинки, как только покончат с едой, полезут вверх по его ноге и в итоге проберутся к нему в пах.

Когда он рывками поднялся на ноги, грубо скользя спиной по стене, то закричал, чтобы дать выход гневу, скручивавшему желудок. Неужели у Дельфины такое представление о шутках? Нет, он отверг подобное предположение с ходу – это было нечто, чего она, он в этом не сомневался, никогда бы себе не позволила. Значит, кухонный персонал? Но опять-таки вряд ли: никто из них не посмел бы вручить кому-то ранга доктора Уайетт пакет из серебристой фольги с гниющим мясом и личинками.

Без дальнейших размышлений он подхватил живую кучу и поспешно пошел к открытому окну, а пока он шел, мясистые маленькие личинки падали ему на запястье и на ковер. Борясь с отвращением, он выбросил извивающийся пакет из окна, не подумав, что внизу может кто-нибудь проходить. Он содрогнулся, затем обследовал ковер и растоптал каждую личинку, попавшуюся ему на глаза.