Джеймс Херберт - Проклятие замка Комрек

В едва сдерживаемой панике – его ужасал не столько вид личинок, сколько мысль о том, что он мог бы, раздумывая о своих планах, случайно откусить кусок сэндвича, – он не заметил, что лампа на маленьком столе потускнела. Эш прошел в ванную и открыл кран, затем сбросил куртку и тщательно вымыл руки в крошечной раковине.

Вдруг раздался кошмарный крик, переросший в другой, выше тоном. Эш замер, холодная вода по-прежнему текла сквозь пальцы. Звук донесся издалека, но он знал его источник.

Огромный обеденный зал столовой проходил под его комнатой, и он задержался на мгновение, пытаясь понять, что к чему: звуки, крики – ибо сейчас их было гораздо больше – смешивались с другими, и шум таким образом становился громче. Не потрудившись вытереть руки или взять куртку, Эш бросился через спальню в коридор. Посмотрев налево и направо, он увидел, что там никого нет, и без дальнейших колебаний направился к овальной лестнице, которая приведет его в обеденный зал.

В спешке он не заметил, что тяжелая дверь старомодного лифта открыта. Но когда он проходил мимо нее, пара больших грубых рук потянулась за ним из тусклого интерьера лифта, предохранительная дверь которого была широко открыта и удерживалась в таком положении чьей-то выставленной ногой.

Мускулистые пальцы обхватили ему шею, втаскивая его в коробчатую кабину.

Эш едва успел увидеть, кто на него нападал, прежде чем тяжелый кулак врезался ему в запрокинутое лицо.

В обеденном зале царил полный хаос.

Сандра Беллинг была потрясена до ясности рассудка, потрясена настолько, что испытывала ужас, подобного которому никогда не испытывала прежде. Даже ужас, который испытала, когда обнаружила своего маленького мертвого ребенка, с голубоватыми губками и фиолетовыми щечками, не шел с этим ни в какое сравнение. Сандру вытряхнуло из седативной дымки и состояния подавленной памяти; и она кричала и кричала, не только из-за корчившихся у нее на тарелке личинок и закрученных пятнышек лярв, падавших изо рта коренастого человека справа от нее, когда он вгрызался в свою говядину, словно не обращая внимания на отвратительный вкус и извивающиеся штучки, падавшие у него с губ и прилеплявшиеся к нижней челюсти.

Но когда до Олега Ринсинского дошло наконец, что такое он ест, его крик, хотя и ниже тоном, чем у Сандры, был гораздо громче. Он заорал на весь зал, но уже только присоединился ко всем другим воплям, крикам и звукам рвоты. Мужчины и женщины теряли сознание, давясь сгнившей едой и пытаясь вытолкнуть ее из горла. Другим повезло больше – они заметили, что испорченные блюда кишат бесчисленными личинками, прежде чем успели их отведать.

Сэр Виктор Хельстрем обомлев смотрел, как из личинок стремительно развиваются куколки. Он был спорым едоком и уже поглотил большую часть своей говядины, и мушиные яйца чрезвычайно быстро – немыслимо быстро – превратились в личинки у него внутри, продолжая быстро преобразовываться в молодых мух.

Хельстрем яростно чихнул, и из ноздрей у него извергся черный поток мух, взмывая в воздух единой стаей, чтобы витать по всему залу. Их инстинкт, казалось, заставлял их нападать на любого человека, который им попадался, жужжа вокруг голов, садясь им на лица и руки, намеренно вторгаясь в глаза и уши, даже во рты. Когда им попадались женщины в вечерних платьях, с голыми плечами и руками, шеями и лицами, их внимание даже возрастало.

Из-за стола, где сидели два изумленных экс-нациста, Бруннер и Хайм, и где начались беспорядки, более старый и трясущийся из них, Бруннер, шатаясь, с трудом поднимался, уронив позади себя стул. Капля, что лишь несколько мгновений до этого неуклонно держалась на кончике носа, наконец упала, не на смесь в его ложке, но в тарелку с кашей, теперь покрытой личинками и распускающимися мухами. Глаза у старого немца расширились, он издал мяукающий звук и вскочил на ноги, распрямив спину сильнее, чем это было на протяжении последних двадцати или более лет.

У его товарища по тайне, Ариберта Хайма, бывшего Доктора Смерть, были свои проблемы с личинками и мухами, прораставшими из его тонкогубого рта. Он тоже вскочил, отмахиваясь от мух, роившихся вокруг него. Все в зале испытывали одно и то же, хаотично бегая вокруг, врезаясь друг в друга, катаясь по ковру, стараясь встать на ноги. Некоторые падали в обморок от страха.

Те, кто отбивался от роящихся насекомых или отмахивался от них столовыми салфетками, сгибались пополам, и их рвало смесью из личинок, мух и непереваренной пищи. Рвота выходила как желчь, но густая и движущаяся, и вонь, источаемая ею, служила причиной для еще большей тошноты.

Кит Уэстон забрался под стол, ему повезло, что он редко ел помногу, хотя несколько личинок все же высыпались у него изо рта. Через зазор между краем скатерти и темно-красным ковром он видел нижнюю часть пары ног в слаксах и на двухдюймовых каблуках, понимая, что они принадлежат Сандре Беллинг.

Сандра, все еще сидевшая в кресле, стучала ногами по полу в страхе и отвращении, так что Уэстон поднял скатерть одной рукой со стянутым сухожилием и потянулся к ее талии другой. В руках у него оставалась еще кое-какая сила, потому что он не только принимал GW1516, но и упражнялся своим собственным ограниченным образом, стараясь растянуть те части своего тела, которые, подобно рукам, были сморщенными, высохшими и сплошь покрыты шрамами, так сковывающими движения.

Поначалу Сандра оттолкнулась, усевшись обратно в кресло, но потом вроде бы поняла намерения человека со шрамами – что для нее было своего рода прорывом, которого доктор Уайетт пыталась достичь в течение многих лет. После короткого колебания она позволила втянуть себя под стол, и Уэстон быстро вернул скатерть на место, отгородив их от разгара хаоса по ту сторону.

К счастью, Сандра не прикасалась к своей еде, но Кита Уэстона рвало и рвало, меж тем как она сочувственно стучала его по спине. Крики, вопли и топот непрерывно неслись со всех сторон, пока они бок к боку сжимались в своем мрачном убежище. Много мух все равно сумело пробраться под скатерть, и Сандре с Уэстоном приходилось отгонять их руками. Наконец они оба поняли, что лучше всего тесно прижаться друг к другу на мягком ковре.

Официанты и официантки бросились на кухни, где, как ни странно, не было ни мух, ни их куколок, за исключением тех немногих, которые проникли, пока открывались и закрывались двери. Хлоя, официантка, которая подавала обед доктору Причарду, Дельфине и Эшу ранее тем же днем, опустилась на колени на жесткий кафельный пол, жалобно всхлипывая, сбитая с толку и напуганная хаосом в обеденном зале. Когда младший шеф-повар пошел открывать распашную дверь, чтобы самому посмотреть, что происходит, она закричала: