Дин Кунц - Невинность

Когда река подо мной уже не предоставляла возможность отвлечься, потому что я шел над набережной, мне не оставалось ничего другого, как повернуться лицом к этой сверкающей махине. Горбатый мост уходил вниз, я решительно поднял голову и замер, потрясенный открывшимся передо мной великолепием и богатством. Я был изгоем с минимальным багажом знаний, не имевшим никаких достижений, и теперь стоял у ворот в город могучих и волшебных существ, для входа в который требовались красота и талант, а таких, как я, конечно же, терпеть здесь бы не стали.

Я чуть не повернул назад, чтобы жить среди крыс в одном из заброшенных заводских корпусов на другой стороне реки, но все-таки заставил себя двинуться дальше. Не помню, как спустился с моста по тротуару, огороженному со стороны реки поручнем со стойками, а со стороны мостовой – бетонной стенкой высотой в четыре фута. Не помню, как повернул на север у подножия моста и довольно долго шел по набережной вдоль реки.

А потом словно очнулся от транса и обнаружил, что нахожусь в торговом центре под открытым небом, вымощенном уложенным елочкой кирпичом, освещенном фонарями на декоративных чугунных столбах и со скамейками, поставленными в тени деревьев в массивных кадках. Вдоль широкого прохода с обеих сторон выстроились магазины и рестораны, все, естественно, закрытые в четверть четвертого утра.

Некоторые витрины стояли темными, в других оставили мягкую подсветку наиболее привлекательных товаров. Я никогда не видел магазинов, только читал о них или наслаждался их фотографиями в журналах. Весь торговый центр, на тот момент совершенно пустынный, за одним исключением, это я про себя, казался не менее магическим, чем панорама сверкающего города, увиденная мною с моста, и я переходил от витрины к витрине, изумленный и потрясенный многообразием выставленных на продажу вещей.

В витрине магазина антикварной игрушки товары разместили со вкусом и хорошо продумали освещение. Лучшие экспонаты освещались остронаправленными лучами, другие мягко подсвечивались. Куклы различных эпох, механические копилки, легковушки и пикапы, отлитые из чугуна, миниатюрная гавайская гитара, вырезанные вручную лошадки-качалки и другие игрушки заворожили меня.

Марионетка во фраке купалась в мягком свете. Фигурка с белым лицом, черными губами, единственной бусиной, красной, как кровь, на нижней губе, и большими черными ромбами вокруг глаз. На одной ноздре висело серебряное кольцо: змея, пожирающая свой хвост. Голова чуть наклонилась вперед, губы не соприкасались, словно марионетка хотела поделиться секретом огромной важности.

Поначалу я решил, что из всех выставленных игрушек кукла-марионетка самая неинтересная. Но витрина была длинной, а все игрушки такими привлекательными, что я прошел ее слева направо, а потом обратно. Когда вернулся к марионетке, она сидела на прежнем месте, но теперь остронаправленный луч падал ей на лицо, а не на лошадку у нее за спиной.

Я сомневался в том, что ошибся. Ранее луч целился в лошадку. Глаза по центру этих нарисованных тушью ромбов, ранее, в тени, просто темные, теперь, в ярком свете, стали черными, и по ним, от центра зрачков до края радужки, расходились красные полоски-радиусы. Смотрели глаза прямо перед собой, а глубиной, ясностью, легким намеком на печаль совершенно не отличались от настоящих.

Чем дольше вглядывался я в них, тем сильнее нарастала тревога. Вновь я направился от левого края витрины к правому, представляя себе, как радуюсь, играя со всеми этими игрушками. Пройдя половину пути, вновь глянул на марионетку и обнаружил: луч по-прежнему направлен ей на лицо, а глаза уже не смотрят прямо перед собой, а сместились, следуя за мной.

Никаких ниточек от марионетки не тянулось. То есть кукловод не мог управлять ею.

Вместо того чтобы продолжить путь к правому краю, я вернулся к левому. Ее глаза смотрели на то место, где я стоял чуть раньше.

Да еще у меня создалось ощущение, что изменилось положение левой руки марионетки. Я точно помнил, что она лежала ладонью вниз, а теперь ладонь была направлена в потолок. Долго смотрел на нее, но она оставалась неподвижной, бледной, без ногтей, с бледными пальцами, перегибающимися в двух местах вместо трех, словно принадлежали одному из прототипов человека, который отвергли из-за неудачной конструкции пальцев.

Когда перевел взгляд на глаза, они, черные, с красными полосками, теперь такими же яркими, как неон, вновь смотрели прямо на меня.

По моему загривку вдруг поползли сороконожки, и я отступил от витрины.

Тогда я впервые столкнулся и с большим городом, и с торговым центром под открытым небом, и с магазином антикварных игрушек, а потому не мог сказать наверняка, не использовались ли в витрине какие-то хитрые методы, позволяющие удержать внимание случайных прохожих. Но из всех выставленных товаров двигалась только марионетка. Она же вызвала у меня тревогу еще до того, как пробудилась. И я решил, что дело совсем не в уловках продавцов, а потому дальнейшее лицезрение игрушки грозит опасностью.

Уходя, я услышал постукивание по стеклу витрины, но убедил себя, что или неправильно истолковал, или вообразил, что слышу этот звук.

Холодная ночь, похоже, становилась все холоднее. Грязно-желтая луна висела низко, продолжая спуск к горизонту. На реке трижды разорвал тишину пароходный гудок, такой меланхоличный, словно оплакивал жизни тех, кто утонул в этих водах.

Я начал поиски убежища, чтобы спрятаться до прихода зари… но через несколько секунд наткнулся на двух людей, которые хотели сжечь живое существо, а потом отказались от своего первоначально желания, увидев во мне подходящую замену.

На широком подоконнике большого углового окна кабинета куратора лежала сложенная ежедневная газета. Дожидаясь, пока девушка извлечет из компьютера все, что в нем искала, я взял газету и под янтарным светом города проглядел заголовки: в Китае эпидемия, на Ближнем Востоке война, в Латинской Америке революция, в высших эшелонах американского правительства коррупция. Такие новости меня не интересовали, и я вернул газету на подоконник.

Скачав все необходимое, Гвинет сунула флешку в карман и выключила компьютер. Посидела на стуле убийцы, с головой уйдя в свои мысли, и, видя ее сосредоточенное лицо, мне не хотелось отрывать ее от них.

Стоя у большого углового окна, я смотрел на улицу, которая пересекала широкую авеню перед фасадом библиотеки. Видел несколько ее кварталов.

Со включенной мигалкой, но без сирены, полицейский седан проехал по авеню и свернул налево. Ни шум двигателя, ни скрип тормозов не долетели до меня, словно окно выводило в беззвучный сон. Когда я прибыл в город восемнадцатью годами раньше, по ночам освещался он лучше. Нынче, при дефиците электроэнергии и высоких ценах на топливо, яркости ночных фонарей поубавилось. И когда патрульный автомобиль исчез в темном каньоне между небоскребами, тусклость ночи создавала иллюзию, будто метрополис этот подводный, а седан – батискаф с мигалками, спускающийся в океанскую впадину, в надежде раскрыть какую-то глубоководную тайну.