Дин Кунц - Невинность

– Ты не тролль, и никогда такого не говори. Но ты живешь ночью?

– Я живу от зари до зари, изо дня в день, но выхожу только ночью, если вообще выхожу.

– Днем в городе не только опасность, – сказала она. – Есть и красота, и магия, и загадочность.

– Ночь предлагает то же самое. Я видел такое, чего не понимал, но тем не менее наслаждался увиденным.

Чего не понимал, но тем не менее наслаждался…

Через две недели после моего прибытия в город, после того как отец спас меня от огня и взял под свою защиту, мы отправились наверх в тот час, когда большинство людей спит, и тогда я впервые увидел карнизоходца.

Отец постоянно объяснял, каким образом такие, как мы, могут выжить в большом городе, учил ориентироваться в подземном лабиринте, показывал приемы маскировки, с помощью которых мы становились практически невидимыми, демонстрировал, как проникать в нужные места и выходить из них с изяществом призраков, проходящих сквозь стены.

У моего отца был ключ – как он к нему попал, объясню позже – от склада благотворительного продовольственного фонда, созданного при католической церкви Святого Себастьяна. Поскольку церковь раздавала еду тем, кто в ней нуждался, а ключ отдали отцу без принуждения с его стороны, мы не обворовывали склад, когда заходили в него после закрытия, чтобы пополнить запасы в нашей кладовой.

В ту ночь, о которой я рассказываю, мы вышли из здания в проулок за ним и увидели, что фургон электроэнергетической компании стоит над колодцем ливневой канализации, который служил ближайшим входом в наше подземное прибежище. Двое рабочих, вероятно, работали в трансформаторной будке, откуда доносились голоса и где горел свет.

Прежде чем нас увидели, мы поспешили по проулку в следующий квартал, где могли воспользоваться таким же колодцем. Чтобы попасть туда, требовалось пересечь ярко освещенную улицу с шестью полосами движения, чего мы предпочитали не делать и глубокой ночью, когда большинство горожан лежало в постелях и видело сны.

Отец выглянул из проулка, убедился, что машин нет, и махнул мне рукой, предлагая следовать за ним. Когда мы подходили к островку безопасности, отделяющему три полосы движения в западном направлении от восточного, я заметил движение четырьмя этажами выше: человек шел по карнизу. Я остановился как вкопанный, подумав, что он собирается прыгнуть.

Несмотря на холодную погоду, одет он был в голубые больничные куртку и штаны, или мне так показалось. По узкому карнизу он шел с небрежностью, предполагавшей, что не так уж и тревожится о своей судьбе. Смотрел вниз, на нас или нет, я сказать не мог, но иногда поднимал голову, чтобы оглядеть верхние этажи домов на противоположной стороне улицы, словно что-то там искал.

Осознав, что я задержался у бетонного островка, отец остановился, посмотрел на меня, поторопил.

Но я не побежал к нему, а указал на карнизоходца:

– Смотри, смотри!

Конечно же, человек в синем совсем не играл с судьбой, я это понял чуть позже, а тогда удивился, что держится столь уверенно, словно ему приходилось ходить по натянутой струне во многих цирках этого мира. Разумеется, узкий карниз не шел ни в какое сравнение с чреватыми смертью подвигами, которые он совершал над замершими зрителями.

В квартале от нас такси выехало из-за угла, водитель мчался со скоростью, которую не мог позволить себе днем. Яркий свет фар напомнил мне о грозящей опасности. Будь это не такси, а патрульный автомобиль, копов заинтересовали бы мужчина и мальчик в куртках с капюшонами, согнувшиеся под тяжелыми рюкзаками и вбежавшие в проулок в столь поздний час; копы наверняка бросились бы в погоню.

Но таксист, который жил по принципу «ничего не вижу, ничего не слышу», предпочел не обратить на нас никакого внимания. Машина пронеслась мимо, не снижая скорости, когда мы нырнули в проулок.

Тут я опять остановился, поднял голову. Карнизоходец как раз повернул за угол, с северной стороны дома на восточную, легко и непринужденно, не боясь свалиться, словно ходил по воздуху так же, как по камню.

Когда он сменил ярко освещенную улицу на сумрачный проулок, я осознал, что прыгать он не собирался и совсем он не человек, а чистяк. На улице исходившего от него света я не видел, а здесь, в тени, он светящимся пятном выделялся на карнизе.

Я встречал чистяков в необычных местах, они делали много чего странного, но никогда не видел чистяка, идущего по карнизу. Разумеется, к тому моменту я прожил в городе совсем ничего.

Каким образом описать чистяка тем, кто не может их увидеть? Свет, о котором я говорю, не поисковый луч, а мягкое сияние, оно не сосредоточено в одном месте, а исходит от всего чистяка, с головы до ног. Однажды я охарактеризовал это сияние как внутренний свет, но из этого следует, что чистяки прозрачные, а этого нет, внешне они ничем не отличаются от обычных людей. Кроме того, их одежда светится так же мягко, как кожа и волосы, словно они беженцы из какого-то научно-фантастического фильма, в котором получили дозу радиации после аварии на ядерном объекте. Я называю их чистяками не потому, что они прозрачные. Первыми необъяснимыми для меня существами, которых я увидел ребенком, стали туманники, а после них я увидел на залитом лунным светом лугу двух таких лучащихся людей. И мне сразу пришло в голову, что они – чистяки, полная противоположность туманникам.

Призраками они не были. Будь они душами умерших, отец так бы их и называл. Он тоже мог их видеть, но разговор о них вызывал у него предчувствие дурного, поэтому при упоминании чистяков или туманников он сразу менял тему. Мужчина на карнизе и ему подобные не населяли здания с дурной репутацией, никого не пугали. Не трясли цепями, их присутствие не понижало температуру воздуха, они не бросались вещами, как бывает при полтергейсте. Не испытывали сердечной боли или злости, что приписывалось призракам. Иногда они улыбались, часто выглядели серьезными, но всегда сохраняли невозмутимость. И пусть они оставались невидимыми практически для всех, мне представлялось, что они такие живые, как я, хотя их намерения и предназначение оставались неведомыми, а может, и непостижимыми.

Отец подцепил крышку люка и отвалил в сторону инструментом, который изобрел сам. Позвал меня, потому что я рисковал нашими жизнями, затягивая пребывание на поверхности, и я с неохотой отвернулся от представления над головой. Когда первым спускался вниз, в подводящий ливневый тоннель, оглянулся и еще раз посмотрел на светящегося чистяка, который бесстрашно шел по высоким карнизам, тогда как мне приходилось красться по боковым улочкам и проулкам.

Адрес, который назвала мне девушка, находился рядом с Береговым парком. Она жила в квартале отдельно стоящих домов, кирпичных и из белого камня, с окнами на парк. Примерно половину составляли односемейные. Гвинет занимала верхний этаж четырехэтажного дома, при последнем капитальном ремонте разделенного на отдельные квартиры.