Уильям Моррис - Повесть о Роскошной и Манящей Равнине

– А теперь пусть будут музыка и песни, прежде чем мы отправимся почивать.

Тут умолк гул голосов, и вперед вышли трое мужей с огромными арфами, а с ними четвертый – сказитель. Арфисты ударили по струнам, так что зазвенела кровля, в грохоте этом, впрочем, угадывалась мелодия; поиграв недолго, они умерили громкость, и сказитель запел:

Когда песня закончилась, поднялись хохот и крики, повскакавшие с мест мужи принялись размахивать мечами поверх чаш, но Холблит только хмурился, глядя на всеобщее веселье. Наконец вождь поднялся, предложил выпить на ночь прощальную чашу, и ее пустили по кругу, чтобы мог приложиться каждый. А потом рог повелел всем спать, и вожди отправились в собственные палаты, прочие разбрелись по внешним домам или улеглись на полу, так что вскоре стоячего в чертоге уже не осталось. Тогда и Холблит поднялся и направился к предназначенному для него крытому ложу; улегшись, он сразу уснул и, не видя снов, проспал до самого утра.

Когда он проснулся, в окно над кладовой било яркое солнце, и в чертоге уже почти никого не осталось. Но как только Холблит оделся, к нему подошла старуха, взяла за руку и подвела к поставцу, указав, чтобы он поел от того, что там было. Так он и поступил, а когда Холблит окончил с едой, пришли люди, которые взяли Долгобородого с постели и вынесли в дверь. Тут и старуха подала оружие, и Холблит надел кольчугу и приладил меч к поясу, взял в руку копье и вышел. Неподалеку от выхода на конных носилках лежал Долгобородый. Холблит подошел к нему и приветствовал, и старец в ответ сказал:

– Доброе утро, сын мой, я рад видеть тебя. Крепко ли испытывали тебя прошлой ночью?

Тогда Холблит заметил двух кметей, которые только что вынесли старца из дома. Они переговаривались, поглядывали на него и насмехались; посему он ответил старику так:

– Даже глупцам выпадает испытывать мудрого. Так было и прошлой ночью. Но лицедейство, как ты видишь, не умертвило меня.

Ответил старик:

– То, что видел ты, не было целиком лицедейством; все свершилось по нашему обычаю, и так, как если бы тебя и не было при сем. Нет, скажу я тебе, на некоторых наших пирах не могут приступить к еде вожди или кмети, пока витязь не бросит вызов, пока не ответят на него и не примут, и сражаются двое тогда до конца. Эй, люди, что мешает вам взять лошадей под уздцы и повезти по дороге вождя, которому отказали ноги?

Тогда кмети подбежали к коням и пустились вдоль берега реки – по долине; Холблит уже решил последовать за ними пешим. Тут из-за дома появился селянин с рыжим конем и подвел его к Холблиту, предлагая сесть. Холблит вскочил в седло и немедленно поравнялся с носилками Долгобородого, отъехавшими вниз по течению реки. Других домов им не попадалось, лишь там и сям – у овчарни или коровника – торчали хижины. Гладок был путь вдоль реки, и через пару часов они оказались там, где рекомый поток впадал в море. Пляжа здесь не было; и вода плескалась уже в десяти фатомах от края земли, образуя огромную гавань, целиком охваченную отвесными скалами, в которых зиял узкий просвет. Много больших кораблей могла бы вместить эта гавань, но сейчас в ней находился всего один – не слишком большой, но чрезвычайно стройный и мореходный.

Тут без лишних разговоров кмети взяли старца с носилок и перенесли на борт, и Холблит последовал за ними, как если то было оговорено. Опустив старика под навес из драгоценных тканей, они направились назад тем же путем, которым пришли. Холблит же сел возле Долгобородого, который заговорил с ним такими словами:

– Видишь теперь, сын мой, как просто нам будет теперь вдвоем перебраться в назначенные края? Но сколь легок нам путь в то место, куда мы направляемся, столь тяжка была бы твоя дорога в любое другое место. Более того, я должен сказать тебе, что, хотя многие на Острове Искупления стремятся совершить подобное путешествие, никто теперь не отправится туда, пока мир не постареет еще на год; а тот, кто тронется в путь, будет всем похож на меня – старостью, дряхлостью, нетвердой речью и всем прочим. Теперь, когда меня уже не стало, он примет то имя, которым надлежит тебя звать меня. Итак, зови меня Дедом. Доволен ты или опечален, о Холблит?

– Дед, – молвил Холблит. – Не знаю, ибо меня куда-то несет, и я не властен выбрать дорогу. Кажется мне, что влечет меня место, куда мы едем, и посему похоже, что обрету я свою возлюбленную на Равнине Блаженных, ну а потом будь, что будет.

– Скажи, сын мой, – проговорил Дед. – Сколько женщин на свете?

Ответил Холблит:

– Воистину, я не знаю.

– А скольких ты видел? – рек старец.

– Многих, – ответил Холблит. – Дочери моего народа прекрасны, и много красавиц найдется среди чужеземок.