Виктор Диксен - Двор Чудес

– Какое разительное отличие от грязных предместий Монфокона! – заметила Эленаис с высоты рыжего скакуна. – Здесь я в своей стихии!

– Таков парадокс Парижа, – пробормотал Сурадж. – Несметное богатство соседствует с беспросветной нищетой.

Но девушка не слушала его.

– Посмотрите на бриллиантовое ожерелье, там, в витрине! – восхищенно вскрикнула она. – Оно бы неотразимо смотрелось на моей шее во время ночных балов Версаля. Нужно отправить отцу имя ювелира. Ведь скоро мой день рождения!

Она бросила на меня гневный взгляд, будто хотела сказать: «Возможно, ты и увидела несколько резких слов, любительница читать чужие письма, однако отец обожает меня и готов тратить на подарки состояние».

– Кстати, об украшениях: я заметила твое новое кольцо, – Эленаис разглядывала оникс на моей левой руке. – Какое-то деревенское. Наверное, такова мода в Оверни.

– Просто у меня нет твоих возможностей и хорошего вкуса, – миролюбиво ответила я, не желая заострять внимания на секретном кольце. – Твой кулон на груди прекрасен, – я показала на голубой драгоценный камень, блестевший на фоне ее черного нагрудника. – Это аквамарин?

– Нет! – фыркнула девушка. – Сапфир! Я ничего не делаю наполовину, как и не ношу полудрагоценных камней.

– Конечно, и как я не догадалась? А этот прекрасный браслет на запястье – белое золото?

– Платина! Главный из всех металлов для той, которая первой схватит Даму Чудес!

На поверхности дорогого браслета была выгравирована римская цифра «I», как бы заявлявшая миру, что Эленаис – первая в любых делах…

В сопровождении шести всадников дозора, который приставил к нам Л’Эский, мы продолжили путь по Острову Сите, где в центре возвышался силуэт колоссального собора.

– Раньше он назывался Нотр-Дам де Пари – собор Парижской Богоматери, в честь Девы Марии, – рассказал Сурадж, – и считался самой большой католической церковью в королевстве. Сегодня это самый высокий собор гематического Факультета, где заседает архиатр Парижа. Его переименовали в Нотр-Дамн [21] Здесь игра слов: во фр . Dame – Богоматерь, а Damne – про́клятый ( прим. переводчика ). – Про́клятый Собор в честь мистического проклятия, открывшего эпоху Тьмы. Проклятия, которым гордятся повелители ночи и которому обязаны вечной жизнью.

Он указал на вампирические статуи в нишах фасада.

– Статуи святых былых времен заменены на статуи кровавых из различных кварталов Парижа. Святой Мишель на Кровавый Мишель. Святой Жермен на Кровавый Жермен. Святой Оноре на Кровавый Оноре.

– Говорят, в гигантских резервуарах башен-близнецов Про́клятого Собора достаточно крови, чтобы наполнить пруды в парках Парижа.

Я невольно вздрогнула, проходя под тенью зловещих башен, не веря, что когда-то они были украшены христианскими крестами.

За последние три столетия распятия заменили металлические летучие мыши с распростертыми крыльями – эмблема новой государственной религии, навязанной бессмертными. Именно здесь в огромных баках хранилась часть кровавой десятины, собираемой с населения.

– Страшно вообразить, какое количество городских вампиров понадобится, чтобы осушить необъятные резервуары… – размышляла я вслух.

– В столице, как и во всей Магне Вампирии, существует numerus clausus – процентная норма, – продолжал Сурадж. – Один вампир на каждые сто простолюдинов: таково соотношение, установленное Факультетом. Это означает, что в черте города насчитывается около десяти тысяч бессмертных. Жидкость в башнях Про́клятого Собора – всего лишь столовая кровь, предназначенная для ежедневного потребления. Остальная часть Нотр-Дамн оборудована под винные погреба, в которых доктора Факультета производят лучшие сорта из каждого квартала. Например, из квартала Кровавого Мишеля кровь студентов Сорбонны, наполненную алкоголем. Или крепкую и пряную кровь фортов Аль и так далее…

– А тот огромный дворец на правом берегу позади нас? – поинтересовалась я, поспешно отводя взгляд от мрачного собора и показывая на огромный серый фасад, пронзенный тысячами окон.

– Дворец Лувр. Резиденция королей Франции на протяжении веков, пока Людовик XIV не решил перенести Двор в Версаль. В настоящее время Лувр редко используется. Ну, если только для королевских визитов в столицу или собраний в Париже.

На левом берегу картина изменилась – улицы стали менее широкими, здания менее роскошными. Строительный камень уступил место дереву и гипсу. Шаткие здания, компактные и без отделки, теснились друг к другу, словно карточные домики. Их неровные стены поднимались все выше и выше, вмещая все больше и больше жителей.

Одежда пешеходов тоже стала иной: жизнерадостные цвета превратились в серые, слившись с фасадами домов. Лица прохожих лишились ярких красок, блеклые губы и щеки растворились в бледных тонах. Любопытство прохожих сменилось враждебностью и тревожностью. Люди ходили с непокрытой головой. Им не было необходимости, увидев нас, приподнимать в приветствии шляпы. Наоборот, хлипкие двери поспешно захлопывались, изъеденные молью шторы задергивались. Полиции здесь были не рады, а королевским оруженосцам – тем более.

С тяжелым сердцем я думала о тысячах несчастных, что рождались и жили в этих затхлых клетушках. Они не только никогда не выезжали за крепостные валы Парижа, большинство из них никогда не покидало своих улиц. В столице в каждом квартале действовал закон о невыезде. Чтобы пройти в соседний район, нужно было получить специальное разрешение. В моей деревне в Оверни, по крайней мере, я могла уйти из дома днем, чтобы поохотиться в лесах. Простолюдины Парижа не знали подобной роскоши.

В конце долгого пути мы углубились в запутанный лабиринт улиц, настолько узких, что нам пришлось пустить лошадей друг за другом. Изысканные ароматы моста Менял остались далеко позади, сменившись затхлым и резким запахом. Мы продвигались гуськом, все также со всех сторон охраняемые стражниками на конях.

Небо сузилось до узенькой ленты: тряпье на многочисленных бельевых веревках, протянутых от одного фасада к другому, закрывало его свет. Показалось, что я запуталась в гигантской паутине…

– Вот мы и на месте – гора Парнас, – объявил капитан стражников, суровый мужчина, получивший приказ не отходить от нас ни на шаг.

Мы выехали на большую площадь под открытым небом, неожиданно похожую на полянку среди городского леса. Перед нами возвышался холм, сложенный из строительного мусора, на склонах которого ютились бедные лачуги.

– Ничего общего с Парнасом Овидия! – удивилась Эленаис.

Голос ее звучал приглушенно: она старательно прижимала к носу нежное кружево своего рукава, защищаясь от миазмов [22] Миазмы – ядовитые гнилостные испарения. с тех пор, как мы пересекли Сену.