Виктор Улин - Дворовая «Ассоль»

«Будем же наслаждаться настоящими благами

и спешить пользоваться миром, как юностью;

преисполнимся дорогим вином и благовониями,

и да не пройдет мимо нас весенний цвет жизни;

увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли;

никто из нас не лишай себя участия в нашем наслаждении;

везде оставим следы веселья,

ибо это наша доля и наш жребий.»

(Премудр. 2:6-9)

Тем летом жизнь моя тряслась, как самолет, попавший в облака.

Мне было тридцать четыре, на десятый год законного брака мы расстались с женой.

Причиной служило отсутствие детей.

С проблемой жена билась долго, заставила меня пройти тьму анализов, после чего выяснилось, что дело не в ней, а во мне.

Оперироваться я отказался, жена отказалась от секса, заявив, что он бессмыслен без цели завести потомство.

Такое сумеречное состояние продолжалось долго. Несмотря ни на что, я продолжал любить жену и не хотел ее терять.

Мое сознание прояснилось после разговора с бывшим одноклассником, врачом-гинекологом.

– Ты любишь детей? – спросил он, выслушав мой рассказ о жизни.

– Нет, – ответил я. – Терпеть их не могу.

– Поэтому на тебе и дала сбой природа.

– Возможно. Хотя от знания ничего не меняется. И неизвестно чем закончится.

– Ничем хорошим не кончится. Уж я-то знаю суть вещей. Если женщина помешана на материнстве, она свернет тебя в бараний рог, но своего добьется. Устроит донорское оплодотворение. Или пойдет в дом ребенка. Остаток жизни ты потратишь на чужого дебила с неизвестной наследственностью.

– Ты нарисовал не очень веселую картину, – я вздохнул. – Точнее, очень невеселую.

– Реальную. Подумай серьезно, нужно ли тебе все это.

Я подумал серьезно и мы развелись.

Квартира была моей – точнее, досталась от родителей, которые давно умерли. Теперь она казалась пустой.

Стояла страшная жара.

Я был в отпуске и маялся неприкаянностью.

Не хотелось ни отдыхать, ни даже водить к себе женщин; я ничего не делал, только шарился в Интернете да бездумно бродил по окрестностям.

Я не ездил в нормальные супермаркеты, где обычно покупал продукты, возвращаясь с работы.

За соседним домом имелся дворовой магазинчик с претенциозным названием « Ассоль », где торговали всяческой малосъедобной дрянью.

Там попеременно, чередуясь парами, работали три продавщицы, на вид мои ровесницы.

Я знал их по именам.

Лена была мрачной, всегда одевалась в черное и напоминала героиню китайского фильма по имени Сян-Мэй.

Двух других звали Настями.

У одной, темноволосой, была грудь, как у порнозвезды Авы Аддамс, и живот, как у беременной на последнем месяце.

Вторая Настя – рыжеватая, с зелено-карими глазами – напоминала лисичку, попавшую в западню. Она могла бы мне нравиться, находись я в лучшем состоянии духа.

Я был молод и здоров, не обременен ни жилищными проблемами, ни алиментами.

Я имел работу: не очень денежную, но постоянную – в должности старшего программиста фирмы, занимающейся игровым софтом.

Девяносто процентов ровесников мне бы позавидовали.

Но уход жены что-то подрубил. Я не знал, что дальше делать с собой.

Я потерял смысл жизни, она катилась куда-то по инерции.

В день, с которого все началось, я пошел за продуктами, еще не зная, что куплю.

Хлеб в « Ассоли » всегда был позавчерашним, чипсы – прогоркшими, на смерзшийся монолит пельменей не хотелось смотреть.

Здесь отоваривались преимущественно местные пьянчуги, которым пиво нивелировало вкус.

В торговом зале находилась рыженькая Настя. Из подсобки доносился грохот чего-то переставляемого. Покупателей по утреннему часу не было, я оказался один.

Я прошел туда и сюда, слушая жужжание мух, бьющихся в окна, взглянул на камеру наблюдения, равнодушно мигающую под потолком, потом остановился в раздумьях.

Настя сверяла накладные, склонившись над на стеклянным шкафом с мороженым. Я невольно видел ее белую грудь в недозастегнутой кофточке и темно-розовые мордочки сосков, обнаженные отошедшим от тела бюстгальтером.

– Нравятся мои титьки? – вдруг спросила она, не поднимая головы.

– Что-что? – я вздрогнул от неожиданности. – Что нравится?

– Мои титьки.

Поднявшись, Настя одернулась, но застегиваться не стала.

– Так нравятся, или нет?

– Нравятся, – слегка помолчав, ответил я.

– Пошли в подсобку.

– Зачем?

– Ты совсем дурак?

Зеленые глаза взглянули насмешливо.

– Не совсем. Только наполовину.

Ситуация вышла из-под контроля – точнее, взяла контроль надо мной.

Ноги помимо воли перенесли в нужный угол, тело само повернулось боком, чтобы протиснуться между прилавком и стеной.

В подсобке без окон было страшно, как на том свете.

Сильно воняло печеньем, приготовленным даже не на пальмовом масле, а на какой-то машинной отработке.

« Сян-Мэй » возилась над ящиками, на нас не взглянула.

– Идем в туалет!

Настя прошла мимо железных стеллажей, распахнула узкую дверь, потянула туда.

– В туалет? – переспросил я.

– Ну да. Там тесно, но зато нет камеры.

Я за что-то зацепился, замешкался.

– Идем, идем.

В каморке пахло сыростью. Вероятно, тут непрерывно испарялся конденсат с холодных труб.

– Садись!

Она толкнула меня, я опустился на крышку унитаза.

– Вы что делаете? – глупо спросил я.

– Ты всех женщин, с которыми собираешься потрахаться, называешь на « вы »?

– А разве я собираюсь?

– А разве нет?

Я не понял, как мои джинсы оказались расстегнутыми и даже сдернутыми до колен.

– Лена!

Дверь осталась открытой, я слышал, как « Сян-Мэй » ворочает коробки.

– Лена! – Настя кричала на весь магазин. – Принеси презер с кассы! « Два икс-эль »!

– Не надо презера, – сказал я. – Я бесплоден.

– Еще лучше.

Она завернула юбку, стащила белые трусики.

Дальше рванулось нечто выходящее из образа жизни.

Сиденье скрипело, унитаз шатался, Настя дышала тяжело, закусив губу.

Из кофточки свесилась серебряная цепочка.

На медальоне было зеленое деревце, напоминающее эмблему « Шкоды » классического образца.

Ничего не купив на обед, не чувствуя под собой земли, я выскользнул из « Ассоли ».

Было непонятно, как дальше жить, как опять сюда заходить и делать вид, что ничего сверхъестественного не произошло.

Возвращаться домой не хотелось.

Казалось, что квартира, где в неожиданных местах до сих пор обнаруживались забытые женой вещицы, встретит молчаливым порицанием.