Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1

С боковой улицы им навстречу шел пожилой мужчина в обтрепанной бордовой рясе. Из-под полы выглядывали голые бледные ноги, но ступни были измазаны черным, как и до смешного крупные ладони. Длинные седые волосы, грязные и нечесаные, торчали в разные стороны.

При виде тисте анди его бледно-голубые глаза расширились, и старик, размахивая руками, что-то закричал на незнакомом Нимандру языке. Произнеся несколько фраз, он отчетливо выругался и перешел на ломаный андийский.

– Торговцы из Черного Коралла всегда рады! Город Морско счастлив видеть гостей и родичей Сына Тьмы! Идите сюда!

Чик жестом приказал всем следовать за ним.

Старик развернулся и с безумной улыбкой поспешил в сторону городка.

На главной улице собирался народ. Люди молча глядели на пришельцев, затем расступились, пропуская их. В лицах жителей Нимандр увидел такую безучастную тоску, а в глазах – такое опустошение и неприкаянность, что вынужден был отвернуться.

Руки и ступни людей были испачканы, у многих вокруг губ что-то чернело, как будто вместо рта зияла разверстая пасть – или бездна.

– Новая эра, торговцы! – вещал старик в рясе. – Богатство! Бастион. Вереск. Обзор тоже восстает из пепла и костей. Сейманкелик, дар Умирающего бога. Многие жертвы. Все добровольные – о да, добровольные. Такая жажда!

Они вышли на широкую площадь. Посреди нее на пьедестале из известняковых плит возвышался кирпичный колодец. Со всех сторон его окружали решетки, на которых сушились срезанные растения – их клубни напоминали сморщенные детские головы, высушенные на солнце. Старухи зачерпывали воду из колодца и по цепочке, вьющейся между ко́зел, передавали ведра в приземистый храм. Пустые ведра возвращались назад.

– Раньше посвященный Паннионцу, – пояснил старик в рясе, указывая на храм – пожалуй, единственное каменное строение в городке. – Больше нет! Теперь Умирающий бог лежит в Бастионе. Я смотрел на него. На его глаза. Хотите слезы Умирающего бога, друзья мои? Такой спрос!

– Что за кошмарный ужас здесь творится? – прошептал Клещик.

Нимандр пожал плечами.

– Скажи, мы похожи на торговцев?

– Откуда мне знать?

– Он думает, что мы из Черного Коралла, Нимандр. Сын Тьмы… Наши родичи стали торговцами!

– Возможно. Но чем они торгуют?

Старик – судя по всему, жрец – провел их мимо храма к полуразваленному постоялому двору.

– Мало торговцев здесь, на восток, да. Но крыша хорошая. Я позову служанок, повара. Есть таверна. Открывается полночью.

Вся мебель в постоялом дворе была укрыта толстым слоем пыли, половицы, усыпанные мышиным пометом, скрипели. Жрец задержался на входе и, сложив огромные руки на животе, покачивал головой. Улыбка с его лица так и не сходила.

– Подойдет, – сказал Чик, обращаясь к нему. – Служанок не нужно, а вот повара приведите.

– Да, повар. Идите полночью в таверну!

– Хорошо.

Жрец удалился.

Ненанда заметался по комнате, распихивая ногами мусор.

– Герольд, мне это не нравится. В городе просто нет столько народа – ты ведь сам видел.

– Достаточно, чтобы сеять и собирать урожай, – пробормотал Клещик и поставил мешок на пыльный стол.

– Сейманкелик, – проговорил Нимандр. – Так они зовут умирающего бога?

– Я бы хотел взглянуть на него, – сказал Чик, раскручивая цепочку и глядя в мутное хрустальное окно.

– А Бастион по пути в Черный Коралл?

Чик с плохо скрываемым презрением посмотрел на Нимандра.

– Я сказал, что хочу взглянуть на умирающего бога. Чего непонятного?

– Я думал… – открыл рот Ненанда, и Чик тут же накинулся на него:

– А ты не думай, воин. Не твое это занятие. Время у нас есть. Время есть всегда.

Нимандр переглянулся с Клещиком. Брат пожал плечами, потом вдруг, сощурившись, улыбнулся.

– Твой бог, Нимандр?

– Да.

– Значит, навряд ли в скором времени умрет.

– Вообще никогда.

– О чем это вы двое? – спросил Чик и, не дожидаясь ответа, снова отвернулся к окну. – Умирающий бог должен когда-нибудь умереть.

– Жалость тебе неведома, о Великий? – поинтересовался Клещик.

– В твоем отношении – нет.

– Ну и славно. Я бы ее, пожалуй, не вынес.

Десра пристроилась возле Чика, смотрела вместе с ним из окна. Вдвоем они напоминали супружескую пару, союзников в борьбе с миром. Левым локтем она почти касалась Чика, но прижиматься к нему не решалась. Вращающаяся цепочка служила своего рода металлическим забором.

– Сегодня никому не пить, – четко приказал Чик.

Нимандр вспомнил измазанные черным рты, выколотые глаза и поежился.

Из рощи к северу от Великого кургана наползал туман, сливаясь с дымом от костров. Стоянка паломников вокруг огромного холма напоминала вставшее лагерем войско. Ночное небо постепенно бледнело, свет восходящего солнца разгонял тьму, но черная завеса на юге была явно ему не по зубам.

Дорога, ведущая от городских ворот, петляла между курганами поменьше, где покоились сотни погибших во время битвы за Коралл: малазанцы, «серые мечи», рхиви, тисте анди, к'чейн че'малли. Дальше на запад тянулись вытянутые могильники – последнее пристанище жителей и солдат, защищавших город.

Провидомин шел в полумраке. Его окружали призраки – столько, что и не сосчитать, – и отовсюду будто бы доносились предсмертные стоны, вопли, отчаянные мольбы матерей и возлюбленных. Когда он уйдет дальше, кто станет их слушать? Никто – и от осознания этого на душе становилось невыносимо тяжко. Не слышимые никем, призрачные крики будут оглашать пустоту, переплетаясь в воздухе и опадая на мокрую от росы траву.

Затем Провидомин словно шагнул сквозь портьеру и оказался на солнце; утренние лучи согревали ему лицо. Он стал подниматься на холм, где раскинулся лагерь. На такие выходы Провидомин специально надевал старое обмундирование – знак покаяния, знак самоистязания. Воин чувствовал, что должен выставить свою вину напоказ – пускай нападают, защищаться он не станет. Так он совершал каждодневное паломничество к Великому кургану, хоть и понимал: не все грехи можно смыть, а искупление есть самое глубокое из заблуждений.

Множество взглядов провожали Провидомина, пока он шел к горе сокровищ – столь большой, что принадлежать она могла только мертвецу. Тот не станет алчным взором созерцать накопленное, не будет денно и нощно ощущать на плечах его груз или мучиться ужасным проклятьем. В глазах, следивших за Провидомином, без сомнения, читались ненависть и презрение, а то и желание убить. Что ж, пускай. По крайней мере, эти помыслы чисты.

Скрипя доспехами и позвякивая кольчугой, Провидомин приближался к кургану.

Огромные богатства теперь были погребены под разного рода безделушками, хотя в глазах Провидомина именно такие скромные подношения дороже всего. Ценность жертвы измеряется относительно той боли, с какой она принесена, – только так можно отличить подлинную добродетель.