Ричард Кадри - Сэндмен Слим

– Что бы с ним ни произошло, но он уже не прежний Мейсон. Теперь он и Мейсон, и что-то еще. Теперь он ведет себя так, будто превратился в старшего брата Бога – в человека, который ворует деньги у Бога, угоняет его машину и трахает его девушку. Вот что такое теперь Мейсон. Он стал парнем, который не боится даже Бога. И он ушел, забрав Паркера с собой.

Я знаю, что он говорит мне правду. Таким же странным образом, как само собой возникшее в голове имя Карлос в «Бамбуковом доме кукол», я знаю, что Касабян говорит мне правду. Не очень здо́рово знать что-то и не понимать, каким образом оно попало в голову. Позже я обязательно с этим разберусь.

Я стряхиваю пепел с сигареты и засовываю ее в рот Касабяну. Он затягивается несколько раз и, кажется, немного успокаивается. Потом я кладу сигарету в пепельницу на столе. Не хочу докуривать то, к чему он прикасался.

– Ближайшие несколько дней у меня к тебе будет много вопросов. Возможно, недель. Сколько бы это ни заняло времени. Будь откровенен, ничего не скрывай, и я верну тебе твое тело.

– Торчать здесь и ждать, пока за мной придет Мейсон? Не сделка, а мечта.

– Поработай со мной, и он здесь не появится.

Глаза Касабяна становятся пустыми. Он будто смотрит вдаль – на что-то такое, что не вижу я.

– Да, ты прав, – говорит он. – Я жопоголовый. Все наши получили власть, деньги и легкую работу. А меня выкинули. Я потерял всё.

– Тогда у тебя есть свои основания желать расплаты.

– Ты думаешь, я не хотел отомстить? Но посмотри на меня! Мне даже пришлось украсть этот дурацкий магазин, чтобы зарабатывать на жизнь. А потом пришел мертвец и отрубил мне голову. Да уж, кто как не я может покончить с Мейсоном Феймом…

– Нет, это сделаю я. А ты мне поможешь советами.

– Говорю тебе, я не знаю, где он. Мейсон просто ушел. Он теперь как Кайзер Созе [21] Кайзер Созе – персонаж художественного фильма «Подозрительные лица» («The Usual Suspects») 1995 г.: легендарный турецкий бандит, про которого все слышали, но никто не видел в глаза. .

– Как насчет остальных?

– Ты слишком многого требуешь, приятель.

– Нет. Я требую ровно столько, сколько мне причитается. – Я закуриваю еще одну сигарету, думая, как приступить к следующей части разговора. – Скажи мне Кас, скажи как на духу – кто убил Элис?

Глаза Касабяна мечутся туда-сюда в орбитах, будто ищут кнопку катапульты. Так выглядит паника. Я почти слышу учащенный стук его сердца. Но у него нет тела, хотя, возможно, он еще как-то связан с ним.

– Откуда ты знаешь? Ты был внизу все это время, как ты мог узнать?

– Рассказывай, Кас. Голодные койоты уже ждут.

Я смотрю в пол и не шевелюсь. Если сдвинусь, я взорвусь, как закаленное стекло. Не могу больше говорить о ней. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Касабяном. Если бы у него было тело, он бы уже бежал, роняя кал.

– Я почти ничего не знаю. Это не та тема, о которой можно переброситься парой слов с Мейсоном или с кем-то еще. До меня только слухи доходили, как до всех остальных. Я слышал, что это сделал Паркер.

– По приказу Мейсона?

– Паркер ср…ть не сядет без разрешения Мейсона. Так что да – он мог сделать это только по его приказу.

– Но зачем? После стольких лет – зачем ему это понадобилось?

– Я не знаю, друг. Правда, не знаю!

Я смотрю в глаза Касабяна и понимаю, что он не врет. Я подхожу к нему, и он впадает в совершеннейшую панику. Тогда я медленно вынимаю тлеющую сигарету из пепельницы и даю ему покурить. Он испытывает такое облегчение, что чуть ли не плачет.

Моя Элис умерла, и я теперь один.

– Расскажи про свой магазин, – говорю я. – Сколько здесь сотрудников?

– Четыре или пять. Студенты из колледжа. Приходят и уходят. Персонал обновляется каждую сессию и каникулы. Здесь только у Аллегры есть мозги.

– Кто это?

– Местная администраторша. Сам я не люблю работать с клиентами.

– Она управляет заведением, а ты сидишь здесь и пиратишь фильмы…

– Иначе нам не выжить. Ты же и сам по-любому проделывал грязные трюки в Аду.

– Ты понятия не имеешь, что такое Ад, – отвечаю я. – Во сколько открываешься? Или это делает Аллегра?

– В десять. Да, открывает она.

За дверью, ведущей на лестницу, видна кладовая. Я открываю ее, прикрыв лестничную дверь. Там почти пусто, за исключением нескольких металлических стеллажей по пояс. Я затаскиваю тело в дальнюю часть кладовой, затем приношу голову Касабяна и водружаю ее на полку одного из стеллажей.

– Я немного клаустрофоб, – говорит он.

Я осматриваю комнату. Нельзя оставлять дверь в кладовую открытой, поскольку сюда может кто-нибудь зайти. Здесь есть небольшая уборная, но вряд ли Касабян сможет воспользоваться ею утром. На нижней полке одного из стеллажей стоит маленький портативный телевизор. Я втыкаю вилку в розетку и включаю его, подвигав старомодной уголковой антенной. По телевизору показывают местные новости. Я ставлю его перед лицом Касабяна.

– Может, это облегчит твою боль.

Касабян хмурится.:

– Ты настоящий мудак, Джимми.

– Но ведь раньше я таким не был, правда? – Я наполовину прикрываю дверь кладовой и останавливаюсь. – Еще раз назовешь меня «Джимми», и я заколочу дверь гвоздями. Будешь жаловаться на клаустрофобию, сидя пятьдесят лет в темноте.

Затем захлопываю дверь и закрываю ее на ключ.

Потом сажусь на кровать, мучаясь от боли. Кажется, я страшно устал. Сегодня был богатый на события день. Я приземлился без ничего и тут же приобрел отличный новый пиджак и полные карманы денег. А теперь у меня есть где переночевать и умыться. Настоящее исполнение американской мечты!

Я распрямляю спину, и в этот момент ко мне приходит еще одно озарение: похоже, я теперь в видеобизнесе. Черт, если подумать, у меня теперь даже есть работа.

Мне хочется сходить смыть кровь, высыхающую на животе и груди, но когда я делаю попытку встать, боль в сломанных ребрах превышает болевой порог и убеждает меня подождать до утра. Я стягиваю с себя пиджак «Брэда Питта» и осторожно ложусь на спину. Как только голова касается подушки, я отключаюсь.

У Элис были короткие темные волосы и почти черные глаза. У основания длинной шеи – татуировка в виде шипов розы. Она отличалась стройностью, и от этого руки и ноги казались нереально длинными. Мы встречались три или четыре недели. Однажды ночью, когда мы лежали с ней в постели, она ни с того ни с сего выпалила:

– Я умею колдовать. Хочешь, покажу?

– Конечно, – ответил я.

И она выпрыгнула из постели в чем мать родила. Свет от свечей и уличных фонарей скользил по ее телу, оттеняя мышцы под мягкой кожей и заставляя татушки на руках, спине и груди двигаться, подобно танцорам в каком-то зловещем бальном танце.

Затем она подошла к туалетному столику, взяла карандаш для век и нарисовала им над верхней губой закрученные усы. После чего вернулась в постель со шляпой-цилиндром и колодой карт, надела на себя шляпу и уселась на меня поверх одеяла.