Терри Пратчетт - Наука Плоского мира. Книга 2. Глобус

– Их много.

– Никогда не задумывался, почему? Ты лепишь змей из глины, а они потом появляются?

– Это я делаю змей? – сказал Красные руки. – Как такое возможно? Я занимаюсь этим просто потому, что мне нравится лепить руками.

– Занимательная мысль, да? – сказал Ринсвинд. – Но не переживай, я никому не скажу.

Красные руки уставился на свои ладони, будто те были орудием убийства. Очевидно, он оказался чуть менее смышленым, чем Обгоревшая палка.

– Ты не думал попробовать слепить что-нибудь другое? – спросил Ринсвинд. – Например, что-нибудь более съедобное.

– Рыба хорошо годится, – признал Красные руки.

– Тогда почему бы тебе не слепить глиняную рыбу? – спросил Ринсвинд, искренне улыбаясь.

На следующее утро выпал дождь из форели.

В обед счастливый Красные руки, уже почитаемый как спаситель клана из тростниковых зарослей, слепил из глины фигурку полной женщины.

Волшебники принялись обсуждать нравственные последствия того, если они позволят Гексу устроить дождь из крупных женщин. Дебаты шли довольно долго, сопровождаясь многочисленными перерывами для индивидуального анализа ситуации, но в итоге декан оказался в меньшинстве. Было решено, что если дать человеку полную женщину, ее хватит ему всего на один день, но, если помочь ему стать таким важным человеком, который постиг бы секреты буйволов или рыбы, он смог бы позволить себе столько полных женщин, сколько ему будет нужно.

На следующее утро они перенеслись на тысячу лет вперед. Теперь на всем континенте едва ли можно было найти неизрисованную пещеру. А еще повсюду были полные женщины.

Они перенеслись еще дальше…

На лесной поляне человек вырезал бога из дерева. Но то ли резчик он был так себе, то ли бог был слишком уродлив.

Волшебники наблюдали.

Появилась королева в сопровождении пары эльфов. Оба были мужского пола или, по крайней мере, выглядели мужчинами. Королева была в гневе.

– Волшебники, что вы творите? – набросилась она на них.

Чудакулли кивнул ей с раздражающей дружелюбностью.

– О, это просто небольшой… как мы это называем, Думминг?

– Социологический эксперимент, аркканцлер, – ответил Тупс.

– Но вы же учите их живописи! И скульптуре!

– А еще музыке, – радостно добавил Чудакулли. – Как оказалось, профессор современного руносложения довольно сносно играет на лютне.

– Боюсь, лишь на уровне любителя, – покраснев, поправил тот.

– А лютню чертовски просто изготовить, – сказал аркканцлер. – Нужно взять черепаший панцирь, несколько жилок – и готово. Я сам заново овладел свистулькой из моего детства, хотя, боюсь, декан не столь искусен в игре на расческе…

– Но зачем вы все это делаете? – не унималась королева.

– Вы что, злитесь? Мы думали, вас это, наоборот, обрадует, – сказал Чудакулли. – Мы думали, что вы сами хотите , чтобы они такими стали. Ну, с воображением.

– Это он создал музыку? – спросила королева, сверкнув глазами в сторону профессора современного руносложения, и тот сконфуженно помахал ей рукой.

– О, нет, уверяю вас, – сказал он. – Э-э… они сами освоили простейшие ударные, ну, то есть били по раковинам и так далее, но получалось слишком неинтересно. А мы просто немного им помогли.

– Дали им пару советов, – весело добавил Чудакулли.

Глаза королевы сузились.

– Значит, вы что-то задумали ! – произнесла она.

– Разве они не хороши? – сказал Чудакулли. – Посмотрите на того паренька. Он визуализирует бога. В свилях и изгрызенного жучками, но все равно неплохо. А ведь это достаточно сложный умственный процесс. Мы думали, вы хотите наделить людей бурным воображением, и помогли им в этом преуспеть. Для вас они наполнят мир драконами, богами и чудовищами. Вы же хотите этого.

Королева бросила на него еще один взгляд – и это был взгляд человека, лишенного чувства юмора, но подозревающего, что его разыгрывают.

– Почему вы решили нам помогать? – спросила она. – Вы же сказали мне съесть ваше исподнее!

– Ну, наверное, этот мир не так важен, чтобы мы из-за него ссорились, – ответил Чудакулли.

– Одного из вас здесь нет, – сказала королева. – Где ваш дурачок?

– Ринсвинд? – спросил аркканцлер с таким невинным выражением лица, которому не поверил бы ни один человек. – А он занят все теми же делами. Помогает людям развивать воображение. Думаю, вы одобрите.

Искусство? Пожалуй, это уже перебор. Немногие истории об эволюции человека, Homo sapiens , описывают музыку или живопись как неотъемлемую часть этого процесса. Да, искусство часто представляют как сопутствующее явление, доказывающее, как далеко мы продвинулись в своей эволюции: «Только взгляните на эти чудесные наскальные рисунки, статуэтки, отшлифованные украшения и орнаменты! Это свидетельствует о том, что наш мозг был более крупным/лучшим/любящим/похожим на мозг профессора современного руносложения…» Но ни живопись, ни музыка не считались необходимой частью эволюции, сделавшей нас такими, какие мы есть.

Тогда почему Обгоревшая палка и Красные руки развлекаются занятиями искусством, а Ринсвинд всячески их в этом поддерживает?

Мы рассказали историю о Голой обезьяне, интересующейся лишь сексом, Сплетничающей и Избранной обезьянах и других разнообразных видах, которые обрели разум, эволюционируя на побережьях или бегая за газелями в саваннах. Мы привели множество историй о развитии разума, достигающих кульминации с появлением Эйнштейна, и множество историй о привилегиях/возрастных ритуалах/селекции, заканчивающихся деятельностью Эйхмана и подчинением авторитету. Но мы не представили ту версию эволюции, апогеем которой стали Фэтс Уоллер, Вольфганг Амадей Моцарт и Ричард Фейнман, играющий на бонго.

Зато сейчас мы это исправим.

В жизни большинства людей музыка играет важную роль, которая постоянно усиливается благодаря кино и телевидению. Закадровая музыка информирует нас о неизбежных событиях, которые разворачиваются на экране, о напряжении и облегчении, о мыслях персонажей и, в частности, об их эмоциональном состоянии. Тому, кто вырос в насыщенной музыкой среде XX века, очень трудно представить, каким могла быть музыкальность человека в своем «примитивном» состоянии.

Слушая музыку далеких от цивилизации народов или «примитивных» племен, мы вынуждены признать, что она развивалась так же долго, как музыка Бетховена, и гораздо дольше, чем джаз. Как и амебы с шимпанзе, их музыка современна нам, а не нашим предкам, несмотря на свое примитивное звучание – столь же примитивное, что и внешний вид представителей этих народов. Поэтому возникает вопрос: а ту ли музыку слушаем мы сами и насколько правильно мы это делаем? Это наталкивает на мысль, что с помощью популярной музыки, которая стремится быстро нас привлечь, можно выявить внутреннюю структуру мозга, «отвечающую» за ее восприятие и получающую от этого удовольствие. Будь мы консервативными генетиками, мы могли бы предположить существование «генов музыки». Но мы не такие.