Кендалл Калпер - Соль и шторм

Убить ведьму из семьи Роу нельзя, но избить до полусмерти – вполне. Именно это однажды случилось с моей матерью. В юности она была настоящей красавицей, просто на удивление прелестной. На острове о ее необычайной красоте говорили больше, чем о любовной магии, которой она владела. Высокая и изящная, она выделялась среди всех остальных местных девушек – низеньких, круглолицых, сероглазых и большеротых, с плоскими носами и спутанными волосами, жесткими как плетенная из водорослей циновка. По крайней мере, именно так выгляжу я.

Подробности этой истории мне неизвестны. Когда я пыталась расспрашивать бабушку, та лишь хмурилась, и губы ее сжимались в сердитую узкую полоску. Но по отрывочным рассказам местных, по слухам и шепоткам, кое-что прояснить удалось. Моей матери не было и двадцати, когда один полупьяный матрос едва не изувечил ее и напоследок полоснул ножом по лицу. Небольшое уточнение: это был мой отец. Он бросил мать, оставив ей после себя ребенка, уродливый шрам и жгучую ненависть к магии, которая не смогла защитить ее от изуверства этого скота, похоже, отнявшего у нее то, что делало ее и вправду особенной.

Я отворила ворота, стараясь не скрипеть, и свернула на Мэйн-стрит, которая пересекала Нью-Бишоп с севера на юг, а затем вела вдоль моря, повторяя извилистую линию северо-западного побережья. Если идти на юг, то слева простираются пляж и море, а справа громоздятся особняки, в которых живут местные сливки общества. Я шла, с опаской поглядывая на их окна. За мной вполне могли следить любопытные светские дамы, которых хлебом не корми, дай только посплетничать или же сразу прийти в дом пастора и доложить матери, что я делала и куда ходила. Мать завела целую армию шпионов по всему острову. И каждый, кто встретил бы девчонку Роу, разгуливающую по улице среди ночи, мог получить неплохое вознаграждение, если бы привел ее домой.

Постепенно особняки сменились домами поменьше и поскромнее, которые плотно жались друг к другу. Вместо живой изгороди и цветущих клумб в здешних дворах полоскалось на ветру выстиранное белье. Да и люди, несмотря на ранний час, уже торопились на работу. Они меня знали и кивали при встрече.

– Доброе утро, мисс Эвери! – поприветствовала меня женщина, прижимавшая к животу стопку сложенных простыней. Я пригляделась и узнала жену одного моряка, который ушел в плавание, да так и не вернулся.

Сложно сказать, как относились ко мне люди нашего острова. Мою бабушку они любили и уважали, мать – боялись, на меня же пока поглядывали с опаской. К сожалению, я ничем не могла им помочь, по крайней мере, пока.

Ряд домов поредел – я добралась до того района Нью-Бишопа, где потихоньку доживали свой век самые первые магазины города, открытые бог знает когда. На узкой улочке ютились ветхие лавки галантерейных товаров; тесный салон модистки с заплесневелыми окнами; аптека, в витрине которой всегда стояли банки с разноцветными леденцами. Возле аптеки крутились ребятишки, с вожделением взиравшие на недоступное лакомство. Как-то бабушка тоже загорелась идеей открыть здесь собственный салон, чтобы морякам не приходилось сбивать ноги, добираясь до ее домика в скалах. Но, конечно, об этой затее пришлось забыть – последние четыре года путь в Нью-Бишоп ей был заказан.

В южной части города улица стала совсем узкой. Дома же поднимались все выше, теснились плотнее, заслоняя собой и небо, и океан. Дорога здесь была выложена булыжником, тротуар вымощен кирпичом. Проходя мимо маленьких ресторанчиков и ларьков с едой, я уловила запах кофе, такой сильный и дразнящий, что желудок свело. Повсюду раздавались веселые оклики работяг, которые запасались булочками с сахаром и медом, копчеными сосисками, исходившими паром вареными моллюсками в проволочных корзинках. Румяная жена пекаря, смеясь шуткам докера, заворачивала ему в газету горячий пирог, судя по запаху, щедро сдобренный корицей. Свой завтрак я пропустила, поэтому то и дело останавливалась, глотая слюнки.

Сразу за рядами с горячими завтраками начинался зеленной рынок. Проход, и без того узкий, был заставлен ящиками с подгнившими фруктами. Несмотря на ранний час, хозяйки, размахивая корзинками, уже вовсю сновали по рынку и ощупывали товар. Мужчины тем временем скучали у двери пока еще закрытой табачной лавки, которая фактически служила местом встречи китобоев. Многие внешне отличались от коренных островитян – по большей части невысоких, темноволосых и сероглазых. Сразу было видно – чужаки. Из вежливости их называли приезжими, а за глаза – «чайками». Впрочем, в китобойном промысле разбирались они ничуть не хуже местных. Обычно они занимались тем, что снаряжали вельботы, заключали контракты с моряками, вели дела с судовладельцами. Они стояли в клубах табачного дыма и громко спорили насчет графика судов, но, завидев меня, сразу притихли.

– Только одна ходка… – умолк на полуслове парень с копной огненно-рыжих волос. А когда я проходила совсем рядом, тихо произнес: – Передавай привет своей бабушке, Эвери Роу.

Я кивнула и опустила голову, стараясь не замечать их волчьих взглядов. Затем повернула на восток и вышла на Уотер-стрит, которая вела к океану и докам. Если бы я продолжала путь по Мэйн-стрит, то оказалась бы в районе нашей фабрики, высоченные трубы которой с ночи до утра отрыгивали в небо густой черный дым. Вернее, так обстояли дела прежде, когда я была совсем маленькой, а моя бабушка – довольно молодой и очень сильной ведьмой. Китобойный промысел тогда процветал, и на фабрике работа шла полным ходом.

Шум и гвалт, царящий в торговых рядах, остался позади, как только я свернула на Уотер-стрит, к верфи и складам, которые отделяли причал от остального города и тянулись по всему побережью Нью-Бишопа. Те из мужчин, кто стал слишком старым или просто не желал выходить в море, открывали здесь судоремонтные мастерские, где чинили и строили вельботы. В лучшие дни от клиентов не знали отбоя. Широкая улица бывала сплошь забита людьми, завалена досками и прочим материалом, из которого клепали преотличные китобойные лодки. Большинство мастерских работало круглый день, что бизнесу шло только на пользу. Хозяева ходили и поглядывали, как такелажники вьют канаты, плотники гладко остругивают дубовые мачты, а краснолицые кузнецы, морщась, плющат молотами раскаленное железо. Сегодня верфь пустовала. Половина мастерских уж несколько месяцев стояла закрытой. В тех, что еще работали, мастера сидели без дела, на худой конец – подметали пол или чистили печи. Некоторые повернулись в мою сторону и молча наблюдали, как я спешила вниз по улице. Один из них, Мартин Чайлд, который обычно шил паруса, высунулся из двери и, вздернув подбородок, окрикнул меня: