Майкл Муркок - Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти

– Возверните им наши приветствия, милорд, коли вам случится снова отважиться на такое путешествие. Там были еще и дикари, не так ли?

– Множество племен, мадам. Но, опять же, нас принимали радушно и учтиво. Я нахожу вождей сих племен не менее доброй компанией, нежели любого джентльмена!

– Вероятно, они не столь ограничены формальностью и ритуалом? – предположила она.

– Напротив, мадам, они кажутся куда больше приверженными церемониям и ритуалам, чем мы, – хотя те, кто практикует ритуал, не всегда расценивают его именно так.

– Верно, лорд Канзас. Вы научились их языкам?

– Одному-двум, мадам. Я толковал с их священниками и их мудрецами. Справедливо говорится, что белый человек приумножается знаниями, но не разумом. Так что дикарь равен цивилизованному мудрецу.

– Отменно изложено, лорд Канзас! – Ей нравился сей муж с вытянутым лицом и кривой ухмылкой, с загорелой, грубоватой кожей, в простом девствийском стоическом костюме (изначально Девствию заселили стоики) и с ореолом терпимости. Она рассмотрела его как любовника. Пошла дальше и рассмотрела его как супруга. Ибо вскоре ей придется выйти замуж. Хотя рацеями лорда Шаарьяра возмущались, они пересказывали мысли всякого присутствующего, коему ценна длящаяся безопасность Альбиона. Однако выйти замуж за того, кто не сможет усладить ее и ради кого ей придется также отказаться от Исканий, было бы сумасшествием. Откажись она от Исканий, думалось ей, она откажется от Веры – и Альбион получит полый символ, что раскрошится, побуждая крошиться самоё структуру Государства. Она уже видела Альбион в огне, густой черный дым валил столбами от побережья до побережья, от океана до океана Империи – она видела войну, резню и разорение. Сие видение внушалось ей с детства ее ментором, лордом Монфальконом. Видение исполнится, если однажды она позабудет о Долге. А ныне все соглашались с тем, что ее Долг – обручение…

Но им не понять, сколь я слаба. Я не смогу выдерживать ответственность вечно. Обручившись, я разделю ношу, но прекращу быть Глорианой. А если я не останусь Глорианой, Альбион будет в опасности. Однако – важно ли сие? Может, мне следует провозгласить Альбион республикой? Но нет, тогда и простолюдье, и дворянство погрузятся в уныние, и мы ослабнем, сделаемся уязвимы для наших врагов… Республики порождаются необходимостью – не моралью… Я должна оставаться верной своим инстинктам и своему Долгу. Или же мне следует, как принцессе из сказки, объявить, что я выйду замуж за первого принца, доставившего мне радости плоти, или выйти за Арабийца, перенаправив энергию на войну с Татарией, с Полонием, с остатком мира? Обратить энергию, как делал Отец, в подобие устрашающего, ужасающего Искусства, обрушить смятение печени и сердца, почек и мозгов на всю Державу, вынуждая ее отражать и претерпевать муки, что он терпел и я наследую. Нет! Ибо я поклялась, что сему не бывать, – сия моя нужда должна всегда оставаться частной и удовлетворяться частным образом… Лишь дважды Отец преуспел в поисках частного облегчения и в первый раз создал меня, а во второй поместил свое бремя на мое лоно столь же твердо, как Монфалькон поместил общественное бремя на мою главу, когда четыре года спустя надзирал за моей коронацией…

Стол вновь сделался дорогой, а головы по обе стороны – птицами-мертвоедами, ожидающими поклева трупа. Она решительно отогнала образы прочь. Такие картины навещали ее отца, когда он безумел, видя во всяком глазу обвинение, слыша во всяком гласе просьбу отдать долю его хрупкой сущности, пока, дабы закрыть глаза и заглушить голоса, он не стал обращаться все чаще к отчаянному убийству, ряженному Справедливостью. И погибли родные лорда Монфалькона, и братья с отцом лорда Ингльборо, и возлюбленная с сыном сира Томашина Ффинна – умерщвлялись целые дворы, целые деревни. Будь он жив, король Герн мог бы казнить население Альбиона до последнего младенца в попытке отогнать мучившую его вину за отвержение Долга. И тогда Монфалькон, весь Террор и все бедствия утешавший себя сей целью, не утративший разума лишь потому, что сделал Глориану своей Верой, короновал ее, сделал ее Государыней, объявил новый Златой Век, наименовал ее современным и миролюбивым Периклом в женском обличье, наименовал ее Справедливостью, Милостью, Любовью, Жалостью и Надеждой и за одну ночь выдворил Хаос из Альбиона – и добыл Свет для Альбиона, Доверие для Альбиона, Истину и Достоинство для Альбиона и всех земель ее Империи – и в первые пять лет правления Королевы Глорианы Первой сие преобразование считалось исключительно ее заслугой, в то время как Монфалькон, сделавшись скромным и скрытным по привычке и вследствие характера, по-прежнему играл, если того требовала необходимость, Беса Прошлого.

Не без усилия она вновь обратила разум вовне, содрогнувшись могучим и прекрасным остовом, словно сеттер отряхивался от воды, и услышала, как лорд Канзас припоминает с мастерством человека, смакующего роль сказителя, свои восточноиндийские приключения:

– И вот, джентльмены, разнообразнейшие грохочущие рыцари все встретились в зале из высокого бамбука, хладном и мрачном, ибо свет проникал туда лишь сквозь плотно сплетенную сетку. Сие огромное помещение являло собой Авиарий Короля Бенгалия. Топор и щит, меч и копье, лязг и треск, белый огнь во мраке, а вкруг нас несторы, ара и длиннохвосты, галки и жар-птицы, канарейки и какаду, клекот и трепет. И правда, в итоге птицы пролили крови более людей. В финале все уладилось дружественно, когда все измотались, когда сир Колэм Лихорад обязался уплатить надлежащую цену за девушку, на коей женился ввиду любви. В чем и была проблема. До того они сие не прояснили!

Глориана зачерпнула воздуха всей грудью – и королевский хохот влился в водопад всеобщего смеха.

Мартовские ветра задирали толстый плющ вкруг высоких окон лорда Монфалькона; тот вздымался подобно тяжелым юбкам пейзанских матрон, навевая капитану Квайру знакомое ощущение, кое тот не мог опознать: нечто из детства, когда стихии порой вдохновляли его, даруя сладкое сочное спокойствие, равного коему он с тех пор не испытывал. С рукой на эфесе и сомбреро под мышкой наблюдал он за хитрым старым лордом, читающим отрывки из печатного памфлета, только что переданного Квайром в его руки.

– Ни один экземпляр, кроме сего, не избег пламени? – тяжело вопросил Монфалькон.

– Ни один. И рукопись я тоже сжег.

– Сии стоики. Я уважаю их, Квайр. Я сам следую их вере во многих аспектах. Но когда верование обращается в изуверство… Ах, сколько вреда могут они причинить. Здесь сообщают, что Королева – блудница, но безвинная. Скверная кровь, пишут тут! Кровь наилучшая – родитель подкислил ее, увы. Чувственно наслаждаться, когда сплачиваются враги, пишут тут… Боги! Знали бы они, сколь усердно трудится она во благо Альбиона. Я читал все сие не единожды. Автор?