Майкл Муркок - Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти

– Но Танкред – не заморский сумасшедший.

– Бранова башня. Лучше не придумаешь, – сказал Монфалькон неколебимо.

– Если он виновен. – Ингльборо нагнулся, кряхтящ и хил, и сделал попытку взять меч, но не смог его поднять. Тот упал обратно на вымоченный в крови дамаст платья Мэри.

– Кто еще? – сказал Монфалькон. – В Герновы времена подозреваемых была бы сотня. Ныне их нет. Я испуган, Лисуарте. – Поглядев напоследок осуждающе на труп девы, лорд Монфалькон принялся бродить по комнате: спасшийся корабль, дрейфующий средь останков морского побоища. Ингльборо натужно поднял себя со стула – усталый, побитый зверь.

– Ты нездоров. – Лорд Монфалькон подставил другу руку. Они стояли в коридоре, где ожидал их одетый во все зеленое Клочок, маленький фавн. – Клочок, отведи господина домой. Поспи, Лисуарте. Не терпи возражений, Клочок. – Он улыбнулся миленькому мальчугану.

– Вестимо, сир.

– Ты проводишь меня? – вопросил Лисуарте Ингльборо, цепляясь за худые плечики Клочка и оглядываясь на друга. – А?

– Мне нужно доложиться Королеве.

– Значит, Квинтан отменили?

Монфалькон был сух.

– Вестимо, поскольку главный участник, Воитель, не расположен участвовать.

Лорд Ингльборо пожал плечами.

– Квинтан – единственное, что бодрит меня меж увеселений. И тот бесхребетен, со сшибками моей юности не сравнить.

– По приказанию Королевы мы оплакиваем, каждый из нас, леди Мэри.

– Ага! – Ингльборо отошел.

Лорд Монфалькон спросил себя, не одряхлел ли умом и он сам. Со скорбью смотрел он вслед хромавшему другу.

– Милорд? – То был Уэлдрейк, полуощипавший перья, с птичьей маской под мышкой. – Леди Мэри взаправду убита?

– Вестимо.

– Кем же? – Голосок поэта был слаб почти до неразличимости. – Танкредом?

– Так оно кажется. Его меч. Ее глотка.

– Гермес мой!

Лорд Монфалькон возложил твердую руку на подергивавшееся плечо поэта.

– Похоронная ода, вероятно, а, Уэлдрейк? Двор скорбит с сего часа, приказ Королевы.

– Она была дитя. Шестнадцать зим. – Уэлдрейк трепетал. – Веселое дитя. И она так любила сира Танкреда, с такой невинностью. Они были образцовые возлюбленные, думали мы, и счастливые друзья. Она отдала ему все…

– Но недостаточно для романтической натуры, надо полагать. Подобные сиру Танкреду требуют ответа столь же пылкого, какой даруют сами. Вспомните, как он горит службой Королеве. Его вера в Рыцарство абсолютна. Вот почему подобные ему столь часто отвергаемы, столь часто пресекаемы или уязвляемы в любви. Слишком страстные, слишком яростные в своей верности…

– Нет, – сказал Уэлдрейк, – она убита кем-то еще, готов поклясться.

– Кем именно? – Они шагали медленно, локоть к локтю по безмолвным золотым залам.

– Слугой? Что пытался соблазнить ее, потерпел неудачу и отмстил?

– Вряд ли, мастер Поэт.

– Иным любовником?

– Таковых не было. – Лорд Монфалькон облизнул губы. – Следует сообщить ее отцу. Я пошлю гонца в Хэвер. Я полон сомнений, мастер Уэлдрейк. Я прозреваю дурной знак. Некогда сей дворец жил невинной кровью. Он смердел ей, знаете ли. Кровь цвела на гобеленах, пятнала стены, засыхала на виновных клинках. Девушки вроде леди Мэри умирали почти ежедневно – заколоты, отравлены, удушены. То была эпоха темного безумия, и Террор заставлял Добродетель таиться. То был Железный Век Альбиона. Я не потерпел бы и намека на его возвращение.

– Одного убийства недостанет, дабы призвать из небытия тиранию. – Мастер Уэлдрейк успокаивал, хотя его и самого познабливало словно бы от зловещего сквозняка. – Если сир Танкред совершил преступление, его будут судить, признают виновным, и мы все погрустим месяц или два, не более.

– Если?

– Вестимо. Если. – Уэлдрейк вещал уверенно. – Но следует найти истинного убивца, если се не сир Танкред. Лорд Рууни и преемник сира Кристофера, взаимодействуя, допросят всякого подозреваемого. Очень многих подозревать невозможно, ибо очень многие присутствовали на церемонии Майского Дня.

– Так вы полагаете, слуга?

– Сумасшедший слуга, вестимо, – ибо се работа сумасшедшего, определеннее некуда. Продуманное злодеяние можно было скрыть. Яд, удавление, сымитированное самоубийство. Безумец, никаких сомнений.

– Однако сир Танкред кажется безумным. – Монфалькон дернулся.

– От горя.

– И только?

Они стояли напротив покоев Королевы.

– Я чую нутром, – сказал Уэлдрейк, – и не могу дать вам рационального объяснения. – Он поклонился, роняя капли с перьев, и отбыл восвояси.

Лорд Монфалькон постучался в дверь Ее Величества. Он предался грустным размышлениям, ибо мог только согласиться с Уэлдрейком и не желал того. Сир Танкред был, по меньшей мере, заурядным и незамысловатым злоумышленником, без живых родственников. Собственные подозрения Монфалькона падали на некоторых иноземных послов, проживавших при Дворе. Убаша-хан, к примеру: хладнокровен, но решителен и ненавидит тех, кто ставит ему палки в колеса. К тому же обет безбрачия лишь умножает его внутреннюю напряженность. И удар нанесен единожды, умеючи, кем-то привычным к тяжелым мечам. Имеется еще воинственный посол Бенгалия – он, знал Монфалькон, умертвил однажды двух девочек, ровесниц леди Мэри, застав тех вместе в своей дворцовой опочивальне. Или скрытный Ли Пао, обольстивший здесь немало женщин и отомстивший за себя Мэйв ап Рис, выжегши свой фамильный иероглиф на ее ягодицах. Или исландский посланник, что был любовником сестры леди Мэри, пока оная сестра не вышла замуж за сира Амадиса Хлебороба. Или же посол Перу, страны, скорбно известной склонностью к кровопролитию и человеческим жертвоприношениям. Монфалькон разузнал бы про алиби их всех и вновь пожалел об отсутствии Квайра, как жалел о смерти сира Кристофера. Но еще более он сожалел о тьме, о помрачении разума, о привычном Хаосе, с коим повседневно сражался в правление Герна.

Усталый, он снова постучался в дверь Королевы.

Он надеялся, что Танкред не окажется невиновен. Лучше злодей тривиальнее некуда, чем кипящий домыслами Двор. Слухи, пересуды, подозрения и страхи. Он ощущал их ныне, их угрозу его Златому Веку, его Правлению Милости, его Веку Добродетели.

В третий раз постучал он, и наконец двери были отворены белолицей фрейлиной, по-прежнему облаченной в легкий костюм дриады.

– Милорд?

Он оттолкнул ее и вошел.

– Королева? Как Королева?

– Рыдает, милорд. Она любила Мэри Жакотт.

– Вестимо. – Сконфужен, Монфалькон подступил к окну и уныло уставился на лужайки, фонтаны и диковинные кустарники. Лило как из ведра. Гигантские капли разлетались с ненадежного неба, сквозь кое солнечный диск поблескивал иногдашним лучом. Монфалькон взъярился и поворотился к окну спиной. Комната, напоенная цветочными ароматами и имевшая тонкие занавеси, была полусветла и занята лишь нервической дриадой.