Майкл Муркок - Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти

– Объяви меня, – сказал он.

– Милорд, мне наказано не нарушать ее покой в течение часа. – Реверанс.

Монфалькон с ликом взбешенной скалы, ропща, зашагал прочь из комнаты.

– Ты скажешь, что я приходил, девочка.

– Разумеется, милорд.

Она затворила дверь за устрашающим Канцлером, и ее затрясло. Из-за другой двери донеслись умоляющие рыдания: то Глориана оплакивала свою протеже, свою сладкую, счастливую возлюбленную, свое дитя…

Ибо Глориана припоминала ревность, кою ощущала к счастью леди Мэри, и умом, спутанным рыцарствами и фантазиями сего дня, вообразила, будто какими-то чарами навлекла на девочку смерть, подспудно желала ее, неким образом, подавляя увлечение сира Танкреда оружием, предуготовила ее. Возможно, получивши отказ в удовлетворении страстей и истосковавшись по чудовищному своему клинку в деле, он обратил сей меч против существа, кое любил…

Более того, жалкую логику поддерживало королевское образование. Ибо она знала, что являет собою целую Державу, что ответственна за все в Державе происходящее – и что если ужасное злодеяние свершилось, то лишь потому, что она недостаточно старательно его предвидела и, следовательно, предотвращала. И если сей кошмар имел место в ее же дворце, сколько подобных кошмаров наводняло ее Империю, сколько незримой несправедливости, скрытой жестокости?..

Неужто весь сей Златой Век есть миф, утаивающий мрачную правду? Всего только личина похитроумнее, защищающая действительность столь же скверную, как ненавидимый Железный Век моего отца? Хуже того, ведь се также и лицемерие. Монфалькон убеждал меня с детства, что мечта, если ей следуют и в нее верят, вскоре обязана стать истиной. Однако Танкред более всех верил в сию мечту – и более всех стал ею разрушен, возможно, даже использовал ее, дабы оправдать свое деяние. Я позволила Монфалькону сотворить из себя верховный Символ. Я приняла должное. И Альбион процвел, сделался радостнее, привлек зависть всех прочих стран, притянул ученых и их мудрость, купцов и их торговлю.

Или же се лишь позолота, что вскоре потрескается, обнажив прогнившее дерево? Не очаровались ли мы обворожительной выдумкой Монфалькона и мечтателей его круга? Отцовское око диктовало Миф Цинизма, отрицая смирение и добродетель. Не диктует ли мое Миф Счастья, отрицая преступления? Вдруг смена времен жизни Человека – всего только милая сказочка, что ободряет нас, вручает нам пустую Надежду, попытка обменять на ложь правду горше, чем мы позволяем ей быть? Не налагаем ли мы сию форму на Хаос, как ребенок налагает форму на зацветший пруд и удивлен, найдя по возвращении, что ряска и вода соединены изменчиво и никогда не образуют тверди? Или же мы вставляем бушующее небо в раму пальцев и верим, что, сузив обзор до крошечной области, захватили и удержали стихии?

Или же Глориана виновна, недостойна представлять сей Век?..

– О, Мэри! Мэри! Мэри!

В тот же миг подле нее была графиня Скайская, прижавшаяся к ней сильным мальчишеским телом, сжимая ее, целуя ее.

– Тише!

– О, Мэри!

– Тише, моя дорогая.

– Я была ей матерью. Сир Томас Жакотт доверил ее мне. Я клялась, что защищу ее. Я забрала ее добродетель, ее девство. Я забрала ее целомудрие. Я дозволила ей свидания. Я поощряла их. Я смаковала их. И я ненавидела их столь же сильно, но не могла отнять у нее сего ласкового сира Танкреда, ведь она казалась такой счастливой, и я забрала…

– Ты ничего не забирала. Ты отдавала. Ты была великодушна, и она любила тебя за сие великодушие. Как и все мы, она готова была на все ради тебя не потому, что ты Королева, но потому, что ты Глориана.

– Танкред будет повешен.

– Нет!

– Повешен!

– Не будет.

– Он должен быть…

– Где доказательство того, что он убил Мэри? Их нет.

– Его меч. – Глориана подняла воспаленные глаза.

– Единственное оружие в своем роде, не считая тех, что носят лорд Рууни и его люди. Любой желающий убить ее мог использовать данный меч. Что сказал Танкред?

– Леди Мэри убита. Почти ничего более.

– Признал ли он вину?

– Он рыдал слишком горько.

– Танкред невиновен. – Уна была несокрушима. – Вини скорее Монфалькона. Танкред не имеет привычки к насилию. Его вожделение к нему – во имя твое! – сие доказывает. У него есть лишь опыт Сшибки, потешной битвы. Он не мог никого убить. Мы обе всегда сие знали. Потому-то ты и сделала его Воителем, вспомни.

Глориана кивнула:

– Верно.

– Убивец – один из стражей Рууни, возжелавший леди Мэри. Тебе откроется, что там был он. Будут допрошены слуги. Страж. Определенно.

– Но убийство не должно совершаться при моем Дворе, Уна!

– Убийство совершилось. Первое за тринадцать лет. И публично. Что ж, я сомневаюсь, что отыщется в мире хоть один Двор, столь долго остававшийся незапятнанным.

– Какой борьбой, каким двоедушием поддерживается мир в моей стране?

– Доброй волей, Верностью, верой в справедливость, Ваше Величество. – Графиня Скайская устала. – Честь – лишь изобретение Человека, и Человеком она поддерживается. Не сомневайся в том, что Двор Глорианы – Добродетелен…

– Я слишком подолгу замыкаюсь в своих занятиях, своем тщеславии, своих радостях.

– Ты замыкаешься слишком ненадолго, дорогая. – Графиня Скайская погладила голову хнычущей подруги. Уне в душе мстилось, что сие произошло из-за ее безответственной вылазки внутрь стен. После того дня, когда обе они разгадали секрет кочевников глубин, Уна приказала заложить вход в тайный коридор кирпичом. И все же ей казалось, что, пойдя напролом, она высвободила темный дух, и тот вырвался в великолепие самого дворца – дух, что вселился в одного из них (видимо, в сира Танкреда) и уничтожил леди Мэри. Теперь, даже если дух бежал, он оставил по себе наследство. Пройдет немало месяцев, прежде чем жизнь во Дворце восстановит гран былого оптимизма.

Биенье в дверь.

Графиня Скайская оставила подругу и пошла говорить с фрейлиной.

– Лорд Монфалькон был здесь, миледи, и оставил сообщение. Сейчас снаружи ожидает доктор Ди.

Уна вышла из королевских покоев и прикрыла дверь.

– Я побеседую с ним.

Дриада притянула дверь, и внутрь шагнул Ди, великолепен в траурном черном; темное достоинство одежд подчеркивала белая борода.

– Королева отдыхает, – сказала графиня Скайская.

– У меня вдохновляющие вести, – сообщил ей доктор Ди. – Я убежден в невиновности сира Танкреда.

– Свидетель? – Уна двинулась к королевской двери, дабы передать новость.

– Нет.

Уна приостановилась.

– Не совсем, – продолжил Ди. – Я полагаю, что преступление мог совершить гость мастера Толчерда. Он прибыл совсем недавно, сопровождая Гермистонского тана, кой побывал в очередном странствии на некоем астральном плане. Лютейшее создание – варвар, с мечом, топором и булавой – с кинжалами – в железе и полированной меди, в мехах и с рогом, – имя столь нелепо, что я его позабыл. Ну, если коротко, он сбежал от тана, и мы думали, что он унесен бесами обратно в свое загробье. Ныне я полагаю, что он где-то во дворце.