Райчел Мид - Безмолвная

Когда я иду со всеми завтракать, живот у меня сводит спазмами. Мне и хочется, и страшно увидеть Чжан Цзин. Ее отсутствие причиняет мне боль, как незаживающая рана, и в то же время я боюсь увидеть ее в принятой новой роли. Однако, что бы ей ни поручили делать, это не включает в себя нашу с ней встречу. Я отправляюсь в студию помогать остальным завершать отчеты, после чего мы проделываем наш обычный путь к центру поселка и расходимся по наблюдательным постам.

Когда я подхожу ко входу в шахты, дождь уже прекратился, что немного радует. Погода по-прежнему сырая и унылая. Болезненно переживая за сестру, я сижу на пеньке и прикасаюсь к резным хризантемам, вспоминая сон этой ночи. Голова у меня тоже болит: все утро пришлось терпеть лавины новых звуков. Вчера я ходила в библиотеку, пытаясь найти сведения о том, что именно могло вернуть слух, а теперь гадаю, нет ли способа снова от него избавиться. Не могу понять, почему наши предки считали слух таким чудесным, почему так горевали о его исчезновении. Он раздражает и отвлекает, мешает на чем-то сосредоточиться. Как эти дополнительные воздействия могут чем-то помочь в жизни?

И, что еще более непонятно, почему это происходит именно со мной? В давних рассказах говорится, что люди начали глохнуть группами. Если способность слышать к нам возвращается, то разве это не должно происходить одновременно со многими людьми? Вчера перед сном в студии я внимательно просмотрела дневные отчеты и даже поспрашивала других подмастерьев, не происходило ли днем чего-то необычного и не замечали ли они каких-то странных рассказов. Я списала это на любопытство из-за того, что сама пропустила наблюдения, но втайне я надеялась, что, может, другие переживают то же, что и я, и что мне можно будет заговорить об этом и добиться хоть какого-то понимания.

Я по-прежнему не знаю, что делать. Следует ли рассказать об этом Старейшинам? Не сочтут ли меня безумной? Порой начинает казаться, что, возможно, я и правда сошла с ума. Конечно, мои ощущения совпадают с тем, что нам известно о звуке и слухе, но, может, мне просто кажется, будто я все это испытываю? Может, какая-то давняя легенда задержалась у меня в подсознании, а теперь вот так дает о себе знать? По правде говоря, это объяснение кажется более убедительным, чем то, что я внезапно стала единственной, чудом обретшей слух.

Засасывающая меня черная воронка тревог замирает на месте, когда я слышу то, что уже стала опознавать, как звук шагов и движений людей. Я поднимаю голову, пытаясь определить его источник, и понимаю, что он доносится от входа в шахту. Я вскакиваю на ноги и спешу подойти, как раз успевая увидеть, как появляется группа рабочих. Они несут что-то… Нет – кого-то. Я отступаю, чтобы дать им дорогу, и в ужасе смотрю, как они кладут на землю Бао. Кто-то знаками просит воды, но другой качает головой и говорит: «Поздно». У Бао закрыты глаза, на виске – кровь, свежая кровь, а не след вчерашней раны. Он не шевелится.

Во мне поднимается какое-то чувство, но я продираюсь сквозь него, зная, что у меня есть свои обязанности. Похлопав по плечу одну из работниц, я спрашиваю:

«Что случилось?»

Она кланяется, отдавая дань уважения мне и моей роли, и только потом отвечает:

«Кусок стены стал неустойчивым. Бригадир повесил плакат с предупреждением, чтобы мы туда не подходили, но Бао его не увидел».

Кто-то проталкивается сквозь толпу. У меня сжимается сердце: я узнаю Ли Вэя. Он останавливается, стирает со лба пот и жадно озирается. Его черные глаза смотрят пристально и встревоженно. Увидев отца, Ли Вэй на удивление быстро устремляется к нему и опускается рядом со стариком на колени. Если накануне Ли Вэй был полон жара и негодования, то сегодня он – воплощение нежности и сострадания. Едва дыша, я смотрю, как он ласково прикасается к лицу Бао, надеясь, что тот отреагирует. Меня охватывает нестерпимое желание броситься утешать Ли Вэя, но я остаюсь на месте. На его лице быстро появляется выражение безнадежности: он понимает то, что остальные уже осознали. Бао больше нет. Безнадежность сменяется смесью ярости и горя. Ли Вэй сжимает кулаки и открывает рот.

Из него вырывается звук – такой, какого я еще не слышала. На самом деле от людей я звуков почти не ловила. Нам нет нужды их издавать. Поселяне очень давно перестали общаться с помощью ртов и голосов. Однако инстинкт издавать звуки сохранился, особенно в моменты бурных эмоций. Я сама ощущала колебания, когда рыдала, когда издавала горестные вскрики, хотя, конечно, тогда я понятия не имела, как это звучит.

Теперь я это знаю, и, слушая Ли Вэя, я холодею. Мне вспоминается отрывок из текста Фэн Цзе:

«Вопль – этот звук, который мы издаем под действием сильных чувств (крик страха, возглас изумления), часто бывает пронзительным. Он может быть коротким или продолжительным. А еще криком может сопровождаться радость или веселье, хотя это чаще все-таки визг. А вопль горя или ярости… Ну, это нечто совсем другое. Он исходит из темных глубин, из недр нашей души, и когда мы кричим в такие моменты, когда мы горюем или злимся, при этом присутствует ужасное осознание того, что мы даем выход нашим чувствам, – таким, которые наше сердце просто не может вместить».

И под крик Ли Вэя я понимаю, что Фэн Цзе права. Сейчас я слышу его сердце; он изливает свою боль от потери отца извечным и гораздо более красноречивым способом, чем это могут сделать любые слова. Этот звук прекрасен и ужасен, он исходит из его сердца и трогает что-то в моем. Именно так кричала моя душа после смерти родителей, но до этой минуты я об этом не подозревала.

Ли Вэй пытается взять себя в руки и обводит взглядом тех, кто собрался вокруг.

«Так не должно было быть! – говорит он толпе. – Он не должен был работать внизу, раз зрение начало ему изменять. Об этом многие из вас знали. И бригадир знал. Вот только все притворялись, будто ничего не замечают. Сколько среди вас еще таких же? Сколько скрывают свою проблему, чтобы продолжать работать?»

На этот вопрос никто не отвечает, но один из мужчин в конце концов отваживается сказать:

«Нам надо работать, иначе нам нечего будет есть».

«Только потому, что вы такое допускаете! – возражает Ли Вэй. – Вы поддерживаете эту систему, продолжая оставаться ее частью. Если вы и дальше будете без возражений отправлять металлы к подножию горы, никаких изменений не будет».

«Пока мы отправляем вниз металлы, у моих детей есть чем обедать, – откликается одна из женщин. – Если еды не будет, они умрут с голода. Я сотру пальцы до кости, лишь бы этого не случилось».

Несколько шахтеров кивают, поддерживая ее.

«Но должен же быть иной путь! – заявляет Ли Вэй. – Если вы слепнете, то хотя бы не выходите на работу. Не спускайтесь в шахту, рискуя своей жизнью и жизнью других. Не заканчивайте так, как он».