Том Кокс - Под лапой. Исповедь кошатника

Помогать

Предлагать моральную поддержку, когда хозяин занят серьезным делом. Среди самых распространенных вариантов помощи: «Рисование» (провести хвостом по свежеокрашенной поверхности, оставив там пучок шерсти), «Транспортировка» (сновать между ног хозяина, когда тот несет тяжелый поднос с едой) и «Проверка на микробы» (лизнуть бутерброд, пока хозяин отвернулся от стола).

Пудинг

Неистовое топтание по мягким частям тела хозяина. Также известно под названием «Кошачий марш» или «Замес теста».

Размокшая наждачная бумага

Салфетки (желательно с ароматом розы).

Рай для морды

Чувство блаженства от идеального ритма почесывания подбородка хозяином.

Сиреневая пелена

Приступ неумолимого гнева, вызванный попыткой хозяина пристегнуть поводок к ошейнику кота.

Слезы раздумий

Гадость, текущая из глаз.

Любой творческой семье, которая с головой окунулась в деревенскую жизнь, нужен кровожадный сосед, чтобы время от времени вытаскивать ее из затруднительных ситуаций. Когда я еще жил на северо-востоке Центральных графств с родителями, таким человеком был Фрэнк, лысый и скупой на разговоры сосед. Фрэнк жил в паре километров от нас и был сельскохозяйственным рабочим, и хотя он казался человеком без возраста, я все же считал его слишком старым для какого-либо «рабочего». Еще меня слегка пугало то, как неожиданно он появлялся из-за изгороди каждый раз, когда я выходил в сад.

Несмотря на все это, должен сказать, что Фрэнк очень помог нам разобраться с последствиями безжалостных тренировок Монти и Дейзи. Он оказался бесценным помощником и летом 1996 года, когда в результате некоторых неприятных происшествий у нас погибли цыплята.

Лично я никогда не считал цыплят за домашних животных: в отличие от кошек, они не урчат, когда их гладишь, и даже на фоне других не слишком одаренных интеллектом собратьев по птичьему миру их тупость не знает границ. Тем не менее я быстро привязался к семерым курочкам и петушкам, которых родители устроили в курятнике в дальнем углу сада, в особенности к Эгберту, до смешного крошечному петуху, который больше всего любил подкрадываться к моему отцу и злобно клевать его в ноги. Но вот что я заметил: на беды с цыплятами легче смотреть с философской точки зрения. Если одного из них утаскивает лиса, ты сильно расстраиваешься, а если за две недели умирают пятеро цыплят, включается встроенный механизм, помогающий справиться с потерей.

К тому времени, когда шестого цыпленка, нашу пугливую Эгату, похожую на комок сахарной ваты на ножках, практически заживо съели паразиты, обнаружить мертвую курицу стало настолько же привычной частью нашей ежедневной ноттингемской жизни, как гул комбайна неподалеку или запах горящего «Форда-Эскорт» с площадки для пикника на холме. Правда, сам момент смерти нам видеть не приходилось.

– Добил лопатой, – говорил Фрэнк, опять внезапно появляясь из-за изгороди. Фрэнк был из тех сельских жителей, которые всех животных называют «он» независимо от пола. – За беспорядок не волнуйтесь, я уберу.

Пока папа благодарил его и они обсуждали очередную волну преступности, накрывшую нашу округу из трех домов, – как на ферме неподалеку связали и избили парочку, или как одна голодная лиса стала заклятым врагом Фрэнка, – он давал мне подержать лопату. Не знаю зачем, я не ставил ее на землю; так мне казалось, что я ему помогаю.

Живя в Окволде, я привык, что немногословные местные жители постоянно бросают мне в руки нечто, отмеченное смертью. Например, когда я оставался один дома, то частенько открывал дверь нашему леснику – у него был огромный нос картошкой, а цвет лица – будто рисовую бумагу вдавили в потроха, и однажды тот молча кинул мне трех еще теплых, но однозначно скончавшихся фазанов. Я был ошарашен. Можно подумать, что после такого от врожденной брезгливости не останется и следа, однако когда я держал в руках инструмент, который только что привел к кончине чего-то пушистого и беспомощного, меня начинало тошнить.

Надо было видеть, как отец рубит дрова или строит загон для цыплят: он с легкостью окунулся в деревенскую жизнь. Не переставая уговаривать нас с мамой переехать в какую-нибудь глушь, папа представлял себя эдаким мастером на все руки. Правда, когда дело дошло до неприглядной сути сельской жизни, стало ясно, что он многого не умеет.

Делясь историями из жизни с друзьями, отец представлял все так, как будто он делал одолжение Фрэнку, предлагая умертвить больное животное, а не наоборот. «Естественно, я способен прикончить полудохлого кролика, горностая или мышь, – говорил он, – но Фрэнк вдруг выглядывает из-за кустов, прямо истекает слюнями, как тут ему отказать».

– А я говорил, что у Фрэнка во дворе есть специальная колода? Иногда он сначала делает себе чай и даже достает раскладной стул.

Приехавшие из города учителя на замену зачарованно слушали его рассказ.

Можно было подумать, что, позволяя соседу избавлять от мучений больных зверей, мы оказывали услугу нашей деревушке: не появляйся Фрэнк из-за нашей изгороди с винтовкой в руках, он стал бы позором всего Ноттингема – высматривал бы застрявших в заборе из колючей проволоки кроликов и обращался бы с нахальными предложениями к владельцам трехногих собак. Однако и я, и отец с мамой знали, что это лишь доля правды. Несколько раз я действительно видел, как папа сам избавлял несчастное существо от страданий – с мрачным видом, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Однажды Слинк, оказавшаяся, несмотря на ее пугливую походку, жестоким хищником, поймала мышь и оставила ее корчиться от боли на полу кухни. Из окна моей комнаты я видел, как отец положил бедную зверушку в пакет и раздавил ее колесом своего универсала «Воксхолл Астра».

Конечно, я ничего не решал на семейном совете, и, к счастью, решение вопросов об эвтаназии животных меня не касалось. Я неделями страдал, если случайно наступал на паука, так что даже подумать не мог о том, чтобы взять молоток или лопату и прибить полудохлого грызуна, которого Монти или Слинк оставили на пороге у задней двери.

Монти, который со счастливым видом сворачивался у меня на кровати и бродил со мной по окрестностям, несомненно, был моим котом, но, появись он с парализованной землеройкой в зубах, ответственность за Монти сразу переходила к родителям. Если его охота и заходила слишком далеко, то виноваты были мама и папа – либо они недостаточно строги с ним, либо купили мало кошачьей еды. Правда, когда пять лет спустя, уже в Норфолке, зверства приняли серьезный оборот, ответственности мне было не избежать.