Сесил Битон - Зеркало моды

Такой образ жизни имел мало общего с жизнью крестьянской, но отражал стремление к естественности и требовал немало сил и времени. Ради своей заветной цели, будь то лучший в мире мармелад или тончайший лен, Эухения Эррасурис была готова бесконечно тратить силы и идти на жертвы. Если лен ей был нужнее, чем батист, то только потому, что лен было легче чистить и стирать. Поистине все, что окружало ее, источало запах чистой родниковой воды. Искусственные духи ее вкусам претили: она предпочитала одеколон и туалетную воду или же свежие веточки розмарина, лаванды, сладкой герани.

Принципу простоты у нее подчинялся и рацион. Мадам Эррасурис считала страшно вульгарным наваливать на десертный столик горы разной сладкой выпечки и подавать все это к пятичасовому чаю. Она научилась смешивать чай изысканных сортов и специально ездила за свежим хлебом с хрустящей корочкой и настоящим деревенским маслом. В итоге каждый поджаренный ломтик напоминал произведение искусства.

Однажды в Париже мне посчастливилось получить приглашение на чай к этой удивительной женщине. На столе стоял простой, кремового цвета, девонширский заварочный чайничек, а в нем – дюжина белых тюльпанов: они не торчали во все стороны, как из вазы, а выглядели аккуратно. Я заметил, что решение довольно смелое в своей простоте, после чего мадам Эррасурис взяла чайник в руки: он оказался поразительно красив. Она явно упивалась произведенным эффектом. «Да, – тихонько произнесла она после паузы и многозначительно поцокала языком, – красивый чайник. По-настоящему красивый». Так, величественно держа чайник и не менее величественно делая паузы, она демонстрировала свое наслаждение этой вещью – изысканностью фарфора, цветом и формой чайника, – и свое тончайшее, дарованное природой чувство прекрасного. В тот момент она казалась простой и непосредственной – ни дать ни взять крестьянка. Я подумал, что мне открылось таинство ее философии красоты. Сидя с ней за столиком, я мысленно проводил опись предметов в комнате: вот восточный диван и стулья, обтянутые темно-синей тканью – моду на этот цвет на заре XX века ввела именно она; позже она завела и шторы такого же оттенка, простые, без подкладки. Мебель была массивная, из красного дерева и древесины яблони или груши, нередко позолоченная или украшенная изысканной резьбой, при этом простая английская либо строгая, в стиле Людовика XVI. В стиле Людовика XVI был также выполнен столик-геридон, бронзовые статуэтки, отполированные до блеска, и свежевыстиранные льняные занавески, небесно-голубые или в полоску. Стены в комнатах украшали абстрактные картины Пикассо.

Эта гостиная во многом была отражением гораздо более поздних модных веяний: полированное дерево с латунными вставками, грубый хлопок, льняные занавески без подкладки. Мадам Эррасурис делала акцент на великолепии бедного и скромного (полная противоположность тому, что в 20-е годы пропагандировала Шанель), демонстрировала, что и в хлопчатобумажных тканях есть свое очарование. Можно с уверенностью сказать, что она была ярой противницей шелка, не любила предлагаемые флористами оранжерейные цветы, предпочитая им простые садовые. Понятно, что и фаянс ей нравился больше, чем фарфор, а стекло – больше хрусталя. Для наглядности ее манеру обставлять комнаты можно сравнить с интерьерами на картинах Джеймса Уистлера: они, как правило, не загружены, из посуды стоит синий и белый фарфор, на стенах висят гравюры, в углу иногда виднеется японская ширма. Без сомнения, ее вкус во многом воспитан Англией, где она прожила значительную часть жизни, он более традиционен, чем вкусы, бытовавшие в ее время. Она повлияла на очень многих современников из мира искусства, но масштаб ее вклада становится очевиден для большинства только теперь. Эухении Эррасурис было противно все, что по определению неизменно: «Если дом не меняется, – говорила она, – он мертв. Отсюда необходимость постоянно менять или хотя бы переставлять мебель. В этом постоянном обновлении и есть красота и сила моды. В доме, где все застыло, глаз устает каждый день видеть одно и то же и в конечном счете перестает вообще что-либо видеть».

Поэтому Эухения Эррасурис так любила выменивать вещи у своих друзей. Однажды в испанской гостинице ей попалось кресло-бержер XVIII века. Она приехала домой взволнованная: «В целом мире нет кресла красивее! – восклицала она. – Ради этого бержера я непременно что-нибудь продам: я ведь уже стара, а как было бы хорошо поставить его у окна и, возможно, в последний раз полюбоваться видом». Она вернулась в гостиницу, прихватив с собой внучатую племянницу и ее мужа. «Бержер» оказался изящным и простым с виду креслом, выкрашенным в белый цвет. «Мне не нравится материал, – изрекла наконец мадам Эррасурис. – Надо поискать что-нибудь синее. Я непременно на что-нибудь выменяю это кресло». «Что ты, – воскликнули в один голос родные, – мы его тебе купим!»

Последовали всеобщая радость, объятия, поцелуи. Кресло застелили сине-белой тканью и поставили у окна. Месяц спустя племянница заглянула на чай и «бержера» не обнаружила. «Мне опять захотелось сделать перестановку, я не удержалась, – смущенно пояснила хозяйка. – Я нашла другое кресло, лучше, а это продала Эмилио Терри».

Мадам Эррасурис оставалась верна своим принципам и проводила перестановки все время. Ей, как мало кому другому (пожалуй, еще художнику Дриану), было точно известно, куда и что надлежит поставить. Наметанным глазом она могла оценить пропорции и без труда, руководствуясь только чутьем, определяла, не слишком ли низко или, наоборот, не слишком ли высоко подвешена люстра. Кроме того, мадам Эррасурис верила в магическую силу простоты и распространяла этот принцип на все, включая крючки и выдвижные ящики. «Дом, где за кухней следят меньше, чем за гостиной, – говорила она, – где на комоде скапливаются груды старья, никогда не будет красив. Расставайтесь с вещами регулярно, без сожаления: только выбрасывая, можно добиться изящества».

Ни на стенах, ни на столиках у нее не было ни одной фотографии или миниатюры; место для них она отвела в выдвижных ящиках комода; именно там были сосредоточены дорогие и памятные вещи, собранные ею в течение бурной и богатой событиями жизни, и среди них – фоторепродукция ее портрета кисти Сарджента: он нарисовал ее еще в молодости, только прибывшую из Чили – барышню с растрепанными, как у вороненка, волосами и маленьким носиком-клювом. Женщина одаренная, мадам Эррасурис, однако, профессиональным декоратором не стала – на ее совет могли рассчитывать лишь друзья и близкие, такие как супруги Жокур, племянница – мадам Лопес-Уилшоу и племянник – Тони Гандарильяс.