Сесил Битон - Зеркало моды

С этим близким кругом она также делилась своими воззрениями на одежду. Однажды Патрисия Лопес-Уилшоу, которую по праву считали одной из первых модниц Парижа, пришла к ней в желтом плаще и маленькой черной шляпке с желтым бантом. «Бант сюда не подходит, – запротестовала Эухения, – одеваться надобно в один цвет или во все цвета сразу, а повторять цвета недопустимо. Даже смешивать можно, а вот повторять – никогда. Чулки тоже не годятся: они слишком толстые. Покупать надо только самое лучшее, лучшего на свете качества, искать и находить».

Друзьям она говорила так: «Нужно иметь как можно меньше вещей. Чем купить пять средненьких платьев, лучше пожертвовать разнообразием и купить одно от Баленсиаги». Концепция интерьерного оформления, предложенная мадам Эррасурис, понравилась публике и вдохновила многих художников-декораторов, таких как Жан-Мишель Франк. Доживи он до сегодняшнего дня, ему бы не было равных в профессии. Именно он украшал здание Организации Объединенных Наций; он, наверное, лучше других знал, как угодить людям в эпоху, когда не принято держать много слуг для ухода за домом: тут следует проявлять изобретательность. Жан-Мишель Франк внедрил новые материалы для облицовки и новые ткани, столы с пергаментным покрытием, обитые холстиной скамейки, квадратные кожаные пластины на стенах. Он создал приземистые диваны и столики, раздал гостям напольные кожаные подушки для сидения, а ковры советовал делать из овечьей шерсти и пальмового волокна. Он уговорил скульптора Джакометти сделать ему лампы – до сих пор они считаются прекраснейшими из современных бытовых предметов. Можно сказать, что главным достоинством Франка было чувство меры и сообразности. Он один из немногих сумел придать элегантность современной мебели и декору. Но нельзя придать комнате характер и подчеркнуть индивидуальность владельца, обставив ее лишь одной современной мебелью; с этой задачей ни один оформитель, даже Франк, не справился.

На старости лет мадам Эррасурис вернулась в Биарриц. Никогда не умевшая считать деньги, теперь она принялась тратить в десять раз больше, чем могла себе позволить. Оказавшись в довольно стесненных обстоятельствах, она тем не менее не тужила: родные и друзья ее не бросили, внучатый племянник даже следил, чтобы ей ежедневно подавали литровую бутыль шампанского. «Ça me donne de la vie» (« Благодаря ему я живу»), – признавалась она. Спать она ложилась каждый день рано и вставала также спозаранку, с шести до полудня ходила босиком по саду, работала, а в полдень надевала туфли на высоченном каблуке. Обувь на высоком каблуке она носила до самой смерти.

Ее внучатая племянница вспоминала, как каждый вечер заходила к ней перед сном попрощаться. Эухения сидела на постели в ночной сорочке с длинными рукавами и высоким воротником, который туго затягивала шнурком. «Что тебе линии на моей ладони? – говорила она племяннице. – Линии тают. Я стара – долго не проживу». Так с крестьянским смирением в сочетании с глубокой христианской верой принимала она жизнь и смерть.

В тяжелые годы Второй мировой войны мадам Эррасурис написала племяннику: «Я совсем истаяла, но есть не хочется. Слава Богу, это обычная старость. Временами накатывает усталость, но так и должно быть. В остальном моя жизнь безбедна. Из Чили мне пришла куча денег – если буду умницей, успею умереть, не потратив. Я много работаю в саду – хочу, чтобы он выглядел великолепно, и мало-помалу он облагораживается. Стало больше огородных растений; воистину Бог не забывает страждущих, и я верую в Него. В феврале был кошмар: я живу и даже сплю в гостиной, там есть печь, от которой очень тепло. Облюбовала диван, сплю хорошо. Тебе, должно быть, надоело без конца слушать про мою жизнь. Мне ничего не нужно. Пришли мне разве что клубок черной шерсти – я свяжу себе свитер».

Примерно в то же время она по привычке консультировала кое-кого из друзей: «Уверена, что дом ваш будет выглядеть великолепно при наличии трех важнейших составляющих: гармонии, изящества, опрятности. Там не будет ничего сделанного на скорую руку. Мне хотелось бы, чтобы там, где у вас шезлонг в синих тонах, пол был устлан ковром. Ни в коем случае не продавайте: он прекрасен, он очень понравился Пикассо, и вообще он придает остальным предметам в комнате спокойствия. Второй купленный у меня ковер положите у изножья кровати. Как бы мне хотелось взглянуть на все ваши вещи! Те, что новые, поместите в спальню. В гостиной у вас уже висит не один Пикассо, он неизбежно приковывает взгляд, и вы не замечаете ничего вокруг. Здесь я все красила и мыла сама, а в большой комнате поставила кровать Этьена де Бомона, только что привезенную из Парижа. Весна прекрасна; обожаю свой дом. Он такой чистый и такой бедный!»

Пабло Пикассо

Вплоть до самой кончины мадам Эррасурис, живя во Франции, принимала у себя любимую племянницу, мадам Лопес-Уилшоу: та нередко приезжала в Биарриц и останавливалась у тетушки в доме. По ее рассказам, постаревшая Эухения (белоснежные волосы которой не потеряли шелковистости, ведь она мыла их дождевой водой) бродила босиком по саду меж розмариновых кустов и цветов лаванды. «В доме у тети Эухении всегда был такой приятный запах, все было так чисто, – вспоминает она. – В ванных комнатах постоянно водилось удивительно душистое мыло и соль с ароматом розовой герани, а толстые махровые полотенца пахли лавандой. Рядом с ней царили тишь и покой, почти как за монастырской стеной. Тетя была человеком простым, бесхитростным. Все, что окружало ее, отличалось добротностью и простотой – сложных вещей она сторонилась. По воскресеньям и четвергам к ней заходили на обед священники, француз и испанец. Про испанского падре тетя Эухения знала, что он большой гурман, поэтому, приглашая его, говорила, что «приготовит ему особого цыпленка: человек может позволить себе маленькую слабость, если она приносит ему много радости и не вредит другим». После обеда они заводили беседы на умные темы: говорили о литературе, музыке и живописи.

«С тетушкой было всегда так весело. Она неизменно смотрела на нас с теплотой и нежностью, которые ее буквально переполняли… Мы вдруг сошлись на том, что обе терпеть не можем гортензии, каковых в Биаррице росло великое множество. Мы решили срезать эти омерзительные розово-синие шапки. Тетя Эухения призналась: «Раньше я бы не осмелилась, но вместе с тобой мы их все истребим». Вооружившись ножницами, дамы поспешили в сад. «Розовые самые отвратительные, – заметила тетя Эухения, срезая головки. – Гляди, насколько лучше, когда от них остаются только зеленые стебли!»