Дмитрий Таганов - Русское воскрешение Мэрилин Монро. На 2 языках

– Хорошо. А вы можете копировать, клонировать, или как это вы зовете, – словом, оживить всех старых большевиков, умерщвленных Иосифом Сталиным? Всю старую гвардию, без исключения.

Academician faltered: he never thought of that. At least he never thought about his human clones as of real people with regular names and surnames of their prototypes. Being a scientist, he always imagined them being nude and virgin as biblical Adam and Eva.

“Well, we haven’t yet planned that. I mean … may our Party decide that, because of immense importance and implied consequences of such action.”

“OK, can you clone, or copy, or whatever – can you resurrect all the Old Bolsheviks massacred by Joseph Stalin? Can you resurrect entire old Lenin’s guard?”

– Я думаю, да… можно попробовать… – оторопев, ответил академик.

– Нам теперь как никогда, как воздух нужен их энтузиазм, революционный порыв и большевистское мужество.

– Да, мы это сможем сделать, – отчеканил с подъемом академик. – Их генетический материал был дальновидно и надежно сохранен советскими учеными. Он в отличном состоянии: ткани тела, срезы мозга…

– Хорошо. Пока об этом никому. Вы поняли? Теперь это государственная тайна. О моем решении вам сообщат. Пока идите и работайте.

Struck dumb, scientist said, “I think, yes, we can possibly try. Why?”

“These days of moral decay we need as never before, as an air in our lungs, their enthusiasm, their revolutionary gust, their Bolshevist courage. They would kind of vaccinate all of us, all our country. They would inspire our Party with a new life, with a new flame and ideas!”

“Yes, comrade Andropov, we could do this, that is a great honor for us,” uttered the academician, coining the words. “Their genetics materials had been wisely preserved with an incredible far-sight by Soviet scientists in the twenties; it’s in excellent condition: the body tissues, brain slices. I know it as a curator of Organics laboratory which oversee the body of immortal Lenin in his mausoleum.”

“Fine. Yet, don’t you breathe a word to anyone. Do you understand? All I said is a top state secret. You will be informed of my decision. Go to your work, and don’t waste any time.”

Академик ждал, когда ему об этом сообщат, почти год. И вот действующий генсек, правивший страной более двадцати лет, сошел в могилу у кремлевской стены на Красной площади. И следующим, Третьим за историю, генсеком был избран в политбюро партии бывший шеф КГБ товарищ Юрий Андропов.

Academician waited nearly a year for this decision to be relayed to him, but the government-direct-line telephone in his office, vertushka, was silent. Suddenly – as can be sudden the death of a sick eighty-year old – died current Secretary General who ruled the country for more than twenty years. It also triggered the coming death-harvesting of gerontokratia in the Party’s Politburo. He was buried with a pomp and artillery salutation in the grave near the Kremlin wall on the Red Square. The next Secretary General, the third in history of the Party, was elected by the intimate circle of old members of Politburo. They elected KGB chief Yuri Andropov.

Академик сразу объявил тогда в своей лаборатории готовность номер один. Но и без этого все давно было готово. Не имея еще прямого поручения сверху, он давно сумел, пользуясь своим положением члена ЦК, достать срезы мозга и образцы тканей почти всех, из ленинского окружения начала двадцатых годов. Всей легендарной ленинской гвардии большевиков, загубленной Иосифом Сталиным. И не только их. В его криокамерах теперь хранились, и были готовы для первичных экспериментов, ткани многих великих поэтов и ученых. Почти все это поступило из бывшего Института Мозга, куда в двадцатых и тридцатых годах отправляли в тазиках мозги всей тогдашней элиты: для взвешивания и изучения. Полагали, что раскрытие тайны человеческого гения было делом первостепенной важности для молодой советской науки. Для этого института не пожалели даже золота в те голодные годы и купили для него в Германии удивительную машину. Она срезала тончайшие, почти прозрачные слои человеческого мозга, один за другим, как ветчину в хорошем магазине. К сожалению, разглядеть в полупрозрачных розовых пленках загадку человеческого интеллекта так и не удалось. Но их хранили, как величайшее сокровище, каждую пленку между двух стекол, в высоких красивых шкафах из полированного дерева.

When academician saw a foot-high photo of the new Secretary General in the party paper Pravda he announced top alert warning in his laboratory, though everything was ready months ago. All the previous year, not yet having any directives from above, the academician, using his position of a member of the Central Committee, could manage to get the cuts of the brain and samples of body tissues of almost all Lenin inner circle Bolsheviks of early twenties, of all legendary Lenin “Old guard” ruined later by Joseph Stalin. In his hyper-freezers were also stored now ready for initial experiments the tissues of great poets and scientists of the country. All these precious materials came from the Institute of Brain, laboratory, organized by Bolsheviks, and which received in mandatory manner the brains of all the state’s elite who died in the twenties and the thirties of natural causes or not. These brains came, and that was registered by photographs, in a shallow bathroom basins, covered with plain towels, for consequent weighing, cutting into paper-thin slices, and then a profound research. It was universally believed that disclosing of the mystery of human genius was a matter of paramount importance for a young Soviet science. In those famine-years, when millions died deprived of the bread that was sold abroad for machinery for the industrialization, this Institute of Brain was granted precious death-tolled gold to purchase in Germany a marvelous machine that could cut off finest, almost transparent layers of human brain, as a ham in a food store. Of course, those scientists didn’t decipher the riddle of human intelligence with those translucent pink-colored films, but, nevertheless, they stored them as a priceless treasure, each one between two glasses, inside of the tall beautiful cabinets of polished walnut.

Команды академику сверху или, по крайне мере, вызова туда для доклада, все не поступало. Так прошел еще год. Но вскоре академику и его лаборатории стало не до того. Из Афганистана в страну пошли неторопливым траурным графиком вагоны-рефрижераторы с грузом «200». Не с обычным, а с обожженным или разорванным в куски и лохмотья, и поэтому неузнаваемым, не имеющим ни имен, ни фамилий. Академик и весь его институт теперь употребляли свои знания и опыт только на генетическую экспертизу останков, для установления личности каждого, чтобы отдать павшим героям последние почести.

Yet, months were elapsing, but the academician’s team didn’t get any commands from above. A year passed in a strained waiting, although quite suddenly academician and his lab forgot all about their ambitious dreams. From the remote Afghanistan to their country commenced to arrive on leisurely schedule long trains of refrigerators loaded with the cargo 200. That was the designation for casualties, coined at that time and became regular in later post-Soviet bloody clashes. Cargo 200 from Afghanistan directly affected academician and his laboratory, though not all of it, but only hundreds of burnt or torn to tatters, and hence unrecognizable remains, having neither names nor faces. Academician and his lab plunged into the enormous work of their identification. Only their organics lab had sophisticated genetics expertise for this job, to determine the identity of everyone in order to pay last tribute to these fallen heroes.

Только в конце восемьдесят третьего года, перед самым Новым годом, неожиданно позвонили из секретариата ЦК. Но академика вызывали не в Кремль и не в здание ЦК на Старой площади. Он должен был прибыть в Центральную клиническую больницу. Для встречи лично с генсеком Юрием Андроповым.

But all of a sudden at the end of the nineteen eighty three, on the New Year eve, academician had an unexpected call from the Secretariat of Central Committee and was summoned at long last to the Secretary General. But what seemed to the academician very alarming, he was called not to the Kremlin, or Central Committee building, or any of suburban residences. He was to arrive at the Central Hospital, to meet Secretary General Yuri Andropov privately. Of course, it was implied the top secrecy of Yuri Andropov’s whereabouts.

В ранние декабрьские сумерки его черная «Волга» миновала шлагбаум КПП, на малой почтительной скорости скользнула по заснеженной березовой аллее и остановилась около главной в стране больницы. Надев белый халат, академик молча последовал за дежурным врачом и личным помощником генсека по пустынным широким коридорам. По пути только почтительно вставали из-за своих столов офицеры охраны и медицинские сестры. Перед дверью одной из палат его оставили одного, и в больничной тишине он услыхал, как громко бьется его сердце. Наконец, его пригласили войти.