Дмитрий Таганов - Русское воскрешение Мэрилин Монро. На 2 языках

In the early December twilight academician’s chauffeur-driven black Volga passed a check point barrier, then slowly and respectfully moved through snow-covered birch alley and stopped at the entrance of this foremost hospital in the country. Having put on a hospital gown, academician silently followed the assistant to the Secretary General and his on-duty doctor, passing desolate hushed corridors. On their way Security officers and the nurses stood up respectfully at their desks. Three of them stopped at one of the wards, the academician was asked to wait and his escort entered the door. In a motionless silence the academician has distinctly heard the loud beating of his heart. In five minutes he was asked to enter the ward, too.

Он не сразу рассмотрел генсека. В палате было сумеречно, несколько неярких ламп освещали только аппаратуру у стены, столы с медикаментами и стеклянными приборами. Он рассмотрел сначала широкую, специальную кровать, больного в ней, и блестящие гибкие трубки, уходившие под простыни из большого аппарата, стоявшего на полу в углу палаты. Затем, увидал синюшное, одутловатое лицо, глубоко утопленное в подушке. Он не сразу и узнал генсека, которого больше помнил по портретам в газетах. Но в эту вторую их встречу генсек сразу улыбнулся ему, приподнял с кровати руку и сделал ею дружеский, приглашающий присесть жест. Академик присел на стул рядом с кроватью, теряясь, как ему почтительней вести себя с больным. Но генсек неожиданно громко для больничной палаты заговорил первым.

The academician didn’t immediately make out Secretary General in a dim ward. It was really dark there with just a few gloomy lamps illuminating sophisticated equipment by the walls, and the cabinets full of drugs. At first, with his eyes adapting to darkness, he made out the wide, specialized bed, then a frigid figure of the patient under the covers and the glittering flexible tubing diving under his blankets from the huge apparatus by adjacent wall. Only then the academician noticed cyanotic and bloated face, deep in the pillows. He didn’t immediately recognize Secretary General, because he remembered his face mainly as he saw it in the newspapers, but they of course published retouched photos shot several years ago. Unexpectedly this time, at his second encounter with Secretary General, the latter was the first one to smile. He raised just a little his hand and made a friendly sign to sit down. The academician had sat shyly on a chair by his bedside, being lost as to how respectfully behave with this patient, and what the words were appropriate in the circumstances. But the Secretary General was the first to address him, unexpectedly loudly for the hospital ward.

– Давненько мы с вами не виделись…

– Добрый вечер. Как ваше здоровье, товарищ Андропов?

– Какое теперь здоровье! Нет у меня больше здоровья.

С разговором, академик почувствовал себя уверенней, глаза его привыкали к семеркам палаты, и краем глаза он рассмотрел большой белый аппарат в углу, от которого тянулись к генсеку трубки. Аппарат мерно вздыхал с мягким металлическим шелестом, и изнутри слышалось бульканье жидкости. Он догадался, что это была искусственная почка, но видел такой аппарат в работе впервые.

“Long time we haven’t seen each other.”

“Good evening, comrade Andropov. How’s your health?”

“What health do you mention? I got no health any more.”

With the small talk the academician felt himself more confidently, his eyes got accustomed to the dusk, and he secretly examined the large white apparatus in the corner connected to General Secretary by flexible tubing. The apparatus sighed deeply with soft metallic murmur and a distinct liquid gurgling inside it. The academician has heard the rumors that the sick kidneys plagued the Secretary General and that seemed true. He realized that the sighing apparatus was an artificial kidney; he never saw such a sophisticated thing before.

Генсек перевел взгляд на помощника, стоявшего у двери и сказал:

– Поставьте нам что-нибудь джазовое. Дюка Эллингтона.

Помощник подошел к столу, на котором стоял стереопроигрыватель, выбрал и вынул из конверта виниловую пластинку, поставил ее на вертушку. В палате зазвучал джазовый саксофон.

– Немного громче, – сказал генсек, и саксофон зазвучал громко даже для гостиной в квартире. – Так хорошо. Идите.

General Secretary looked at his assistant sitting at the desk by the door and said softly, “Let’s hear something jazzy. Yeah, put the disk of Duke Ellington for us.”

The assistant went to the side table with a record-player, picked up from the stack on the shelf a vinyl record and put it on the turntable. The ward’s tranquility was pierced by tenor saxophone.

“Louder, please,” said the Secretary General, and the saxophone resonated too loud even for apartment parlor. “That’s fine. You can go.”

Как член ЦК, академик знал о некоторых личных интересах их лидера. Знал, что тот был первым из череды коммунистических вождей, кто понимал музыку, предпочитал классический джаз, и даже сам собирал коллекцию пластинок. Но этот громкий джаз в больничной палате, около вздыхающей искусственной почки, мог означать только старый проверенный способ партийцев защитить их разговор от прослушивания. Начиная с тридцатых годов, все сколько-нибудь важные разговоры в комнатах советские граждане вели только при громко включенном радиоприемнике.

As a member of the Central Committee academician knew about some of personal interests of their leader. Andropov was the first in a succession of Communist leaders who understood music preferring classical jazz, and he even purchased abroad through the state’s Embassies a vast record collection. But this flashy and too loud for a hospital ward jazz music could mean only the reliable and sure way to protect their conversation from eavesdropping, that was frequently used by party’s members from revolutionary days. In the thirties, those deadly gulag years, and even later, all somewhat serious talks the Soviet people normally accompanied with the loud noise of the radio broadcasts.

– Как продвигается ваша работа, – спросил генсек академика.

– У нас давно все готово, товарищ Генеральный секретарь.

– Это хорошо. Вы сами видите, что происходит в стране. Повсеместная коррупция, разгильдяйство, попрание законности. И вдобавок еще эта война в Афганистане. Я пытаюсь навести порядок и… пока не попал сюда, делал все, что мог. Ответьте мне прямо, как коммунист, вы можете вырастить из ваших клонов ленинскую гвардию – быстро, ударными темпами?

– Но потребуются десятилетия… – начал было академик, но тот оборвал его.

– Нет, это для нас слишком долго. Советский Союз столько не протянет. Нужно быстрей.

“How’s your work advances?” Secretary General asked the academician, surpassing the Duke Ellington’s “Take the train A”.

“Everything is ready a long time ago, comrade Secretary General.”

“Good. You see what’s going on in our country. Corruption and negligence everywhere, and still thousands of our soldiers are killed in the bloody war at Afghanistan. I'm trying to clean this mess, and I’ve done all I could – but now I’m in this bed. Tell me honestly, as a Communist, can you grow up from your clones an active and ardent Lenin’s clique – quickly, or let’s say, with an accelerated Bolshevik tempo?”

“Well, I’m afraid it may take many decades – because you would need adequate and grown up Bolsheviks,” anxiously said academician, but the Secretary General interrupted him.

“No, that won’t do, too long a time, our Soviet Union won’t hold on that long. We need it sooner, as early as possible, or never.”

Академик впервые в своей жизни услыхал такие слова про Советский Союз, и сказал их ему генеральный секретарь его партии. Поэтому он начал говорить очень сбивчиво:

– У нас есть… в стадии экспериментов, правда… один метод ускоренного развития… Но это очень опасно для их жизни.

For the first time in his life academician had heard such words about the Soviet Union, and those words were spoken by the Secretary General of his party. Therefore, confused, he spoke then very erratically.

“Yes, we have, in the stage of experiments, a methodic of accelerated growth, though it’s very dangerous for their health, it’s a great risk to try, and we cannot foresee all the consequences …”

– Время теперь решает все. Главное, чтобы они появились среди нас, взошли только один раз на трибуну мавзолея великого Ленина на Красной площади, и чтобы их увидала вся наша страна, весь мир. Это всколыхнет, вдохнет во всех нас утраченный энтузиазм, зажжет революционное пламя в каждом коммунисте. Нам достаточно только этой искры, чтобы зажечь огонь в груди коммунистов всего мира, и он уже будет негасим, как это случилось семьдесят лет назад. А после этого ваши клоны могут уйти, они выполнят свою историческую миссию. Вы понимаете меня?