Мелисса де ла Круз - Алекс & Элиза

– Боевое ранение?

– Именно так. Некоторые из нас не просиживали штаны в штабе последние полтора года. Мы сражались. – Он фыркнул. – Довольно иронично, если вдуматься. Обычно именно знатные люди – речь обо мне, конечно, – добавил он с презрением, – так вот, обычно сыновья дворян стараются избежать участия в сражениях. Но на этот раз простой человек бежит от славы и подвигов, прикрываясь обязанностями писаря или другими, столь же нелепыми оправданиями, а знатный человек защищает честь своей страны. Но, к слову, это ведь и не ваша страна, да? Где вы там родились? На каком-то острове у черта на рогах? – усмехнулся мужчина, когда сестры Скайлер со спутниками окружили их небольшую группу.

Алекс почувствовал, как кровь прилила к щекам, и с трудом подавил желание швырнуть грубияну перчатку в лицо – или просто врезать кулаком. Не имело значения, насколько нужной была его работа в качестве адъютанта и посланца генерала Вашингтона, – то, что он всю войну выполнял обязанности, далекие от полей сражений, было для него постоянным источником стыда. Он хотел, не щадя жизни, служить своей стране, которая приняла его, пусть он и не был рожден здесь и прожил совсем немного лет, и вдохновила своими идеями, возможностями. И лишь тот факт, что оскорбивший его мужчина – ветеран, пострадавший в боях, остановил его руку.

– Я… приношу искренние извинения, – повторил Алекс, пропуская мимо ушей инсинуации о месте его рождения. – Ваша страна перед вами в неоплатном долгу.

– Еще бы. А вот с вами она вполне может расплатиться монетой.

– О, да заткнитесь же, Петерсон, – вмешался юношеский голос. Алекс обернулся и увидел, как Стивен ван Ренсселер закатывает глаза. – Всем известно, что вы получили «ранение», ткнув себя в лодыжку собственным штыком, когда заряжали ружье, а потом напились и упали в уборную, после чего рана воспалилась и ногу пришлось отнять. Даже мулы, таскающие пушки, лучше служат нашей стране, чем вы.

Петерсон выглядел заметно оскорбленным, но прежде, чем он заговорил, вмешался спутник Анжелики.

– К тому же, Петерсон, – сказал Джон Черч, – о вкладе полковника Гамильтона в дело нашей борьбы известно любому во всех тринадцати коло… тринадцати штатах, – исправился он, выдавив кривую усмешку. – Даже за морем, в Англии, Франции и Германии. Ни в коем случае не преумаляя храбрость отважных солдат под огнем, замечу, что умение заряжать и стрелять из ружья вовсе не редкое, в то время как умение вести беседу с генералами, послами – и даже королями – встречается весьма нечасто. Отсюда и нежелание генерала Вашингтона отправлять одного из самых ценных своих офицеров на поле боя.

– Благодарю вас, сударь, – сказал Алекс.

– Джон Черч. Рад с вами познакомиться, – представился Черч, купаясь в лучах нежного взгляда Анжелики.

Но именно это и стало последней каплей для Петерсона. Он качнулся, нетрезво глядя на оппонента.

– Ты, красноспинный! [6]Ты смеешь оскорблять меня в моем собственном доме?

Элиза, которая хранила молчание на протяжении всей беседы, вдруг заговорила:

– На самом деле, мистер Петерсон, мистер Черч не военный, а, следовательно, не носит красный мундир, и осмелюсь вам напомнить, «Угодья» – дом моего отца.

Петерсон заметно смутился.

– Ну, тогда в моей собственной стране! Петерсоны – одни из самых уважаемых землевладельцев в долине Гудзон вот уже более века…

– К слову, Петерсон, – вмешался юный Ренсселер, поборов прежнюю застенчивость, – ваша земля принадлежит моему отцу, потому как вы просадили весь свой доход в игорных домах Нью-Йорка. У вас не больше земли, чем у полковника Гамильтона. Без обид, полковник.

– Никаких обид, – подтвердил Алекс, обрадованный поддержкой со стороны спутников Анжелики и Пегги.

Алекс боялся, как бы Петерсона не хватил удар, так яростно тот брызгал слюной.

– О, кому есть дело до того, что вы думаете, Ренсселер! Вы всего лишь датчанин. А моя семья – чистокровные британцы.

– Я думал, вы не любите британцев, – мягко заметил спутник Элизы, майор Андре. – Вы воюете с нами, в конце концов.

Петерсон опешил. Затем вскинул трость, словно собираясь стукнуть майора, но потерял равновесие, качнувшись на неустойчивом протезе, и Алексу пришлось поддержать его.

– Аккуратнее, Петерсон.

– Отпустите меня! Почему я должен терпеть подобные оскорбления от людей, которых едва ли можно считать респектабельными?

Отвратительная усмешка исказила его лицо при взгляде на Элизу.

– И вы, деточка… Если ваша мамаша считает, что вам удастся подцепить богатенького жениха, она глубоко ошибается. Никому не нужна ученая девица с собственным мнением и крошечным приданым. Потому-то вы сегодня и танцевали только с красноспинником и писарем!

Последовало потрясенное молчание, а затем Алекс процедил леденящим кровь тоном:

– Вы должны извиниться перед леди.

– Извиниться? За то, что сказал правду? – буркнул Петерсон. – С чего бы? Разве вы не ее ухажер? А, полковник Гамильтон, не отпирайтесь, все заметили ваш интерес к девице. Да вы с нее глаз не сводите!

Руки Алекса, все еще удерживающего мужчину, превратились в тиски, когда он увидел, как вспыхнула от гнева и смущения Элиза.

– Чепуха, меня интересует лишь возвращение одной вещи, которую эта прекрасная леди взялась сохранить для меня. Уверяю вас, мой интерес имеет чисто деловой характер, – процедил он сквозь зубы, немало покривив душой.

– Отличная история, – усмехнулся Петерсон, налившись апоплексическим румянцем и обильно потея.

– И при этом правдивая, – заметила Элиза, чьи щеки также окрасил румянец, но смущенный. – К сожалению, полковник, вынуждена просить у вас прощения за то, что при мне нет сейчас вашего платка.

– И все же, – заявил Алекс, повернувшись к Петерсону, – вам следует извиниться перед леди.

– Хорошо, хорошо! Мои извинения! Готово!

– О боже, мистер Петерсон, – вставил Джон Черч, – кажется, вы порядком утомились.

– Вот, – присоединилась Анжелика, – к слову о платках, думаю, мистеру Петерсону он не помешает. – И, вынув один из кармана своего платья, протянула его своему спутнику.

– Спасибо, моя дорогая, – поблагодарил Черч. А затем использовал его, чтобы промокнуть пот на лбу Петерсона, словно тот был маленьким ребенком.

Петерсон выхватил платок и махнул им на Черча, но, тут же уронив руку, сунул его в собственный карман. Публично униженный, мужчина стряхнул руку Алекса с плеча и в гневе кинулся прочь, стуча тростью об пол с такой силой, что заглушал музыку.

– О боже, мамины полы, определенно, серьезно пострадают, – посетовала Пегги.

Элиза повернулась к Алексу.

– Спасибо вам, – сказала она негромко.

– Для меня честь встать на вашу защиту, – заявил он с неподдельной искренностью, чувствуя, как колотится сердце под мундиром.