Мелисса де ла Круз - Алекс & Элиза

– Расскажите-ка, что у вас на уме, полковник.

Алекс бы с удовольствием присел, но генерал Вашингтон не допускал фамильярности ни с кем, кроме своих близких. Ходила шутка – очень личного свойства, – что М , которым он подписывает письма жене, означает не Марта, а миссис, поскольку на людях он называл ее только так. Прежде чем обратиться к генералу, Алекс глубоко вдохнул.

– Я по поводу того вопроса, который мы обсуждали прошлой осенью. Вы тогда сказали напомнить вам о нем весной.

– А, – сказал Вашингтон, отвернувшись к окну. Он посмотрел на укрытые снегом ветви вяза, а затем на яркое пламя в камине позади него, лишь благодаря которому в комнате было теплее, чем снаружи. – По мне, так это не очень похоже на весну.

– Сегодня уже второе марта, Ваше Превосходительство. На Пассейике и Гудзоне ломается лед. Военные действия возобновятся совсем скоро.

– Действительно, – согласился генерал. – Интересно только, почему вы так ждете их возобновления. Большинство людей хотели бы избегать их как можно дольше.

– Я жду начала военных действий, поскольку чем раньше мы начнем сражаться, тем скорее победим и сможем навсегда избавить себя от необходимости вести бои.

– Действительно, – повторил генерал и взглянул на Алекса. – Я полагаю, вы хотите повторить свою просьбу о предоставлении вам дивизии под командование?

– Так и есть, Ваше Превосходительство.

– Вы никогда прежде не командовали дивизией. Почему вы решили, что справитесь с такой ответственностью?

– Поскольку мы – молодая страна, большинство наших военачальников имели небольшой опыт командования или не имели его вовсе. Я учился всему, что знаю о войне, у лучших из них.

Что-то похожее на улыбку промелькнуло на губах генерала Вашингтона.

– Я бы не согласился с вами, но, в таком случае, должен буду признать, что не отношусь к лучшим, а это было бы с моей стороны явным проявлением ложной скромности.

Ходили слухи, что у генерала нет чувства юмора, но это было не совсем так. Зубы его находились в ужасном состоянии, и Вашингтон боялся, что они выпадут, начни он улыбаться слишком широко, не говоря уже о громком смехе. Конечно, никто никогда не видел, как генерал смеется. Однако было похоже, что Алекс только что услышал, как Вашингтон шутит, хоть и непонятно на чей счет, его или собственный.

– Я присутствовал при нескольких самых значительных наших сражениях, – продолжил Гамильтон. – Изучил тактику врага и, простите мою дерзость, вашу тоже, не забыв и про способность вдохновлять солдат своими речами и храбростью.

– Не могу поспорить с первым, – заметил генерал Вашингтон, – поскольку бóльшая часть моих речей была написана вами. Но, должен сказать, есть огромная разница между храбростью и безрассудством. Командующий войсками не может быть абсолютно бесстрашным и ставить под угрозу свою жизнь.

– Вы говорите о Монмуте, Ваше Превосходительство?

– Не я говорю о Монмуте, а другие солдаты и офицеры, которые видели вас на поле. Никто не поставил под сомнение храбрость, но многие усомнились в оправданности вашего рвения.

Алекс собрался было сказать слово в свою защиту, но генерал его опередил.

– Многие, но не я. Монмут был настоящей мясорубкой, и в конце дня единственным, что спасло нас от поражения, был боевой дух наших солдат. Я очень гордился вами в тот день.

– Спасибо, сэр, – скромно произнес Алекс.

– Но мне трудно представить, что буду делать я – да и весь штаб, – когда вас не будет рядом. Сказать проще, вы слишком хороши в своей работе. Вы помогаете мне стать лучше, и это хорошо как для нашей армии, так и для всей страны в целом.

– Вы мне льстите, Ваше Превосходительство.

– Думаю, вы помните, я в жизни своей никогда никому не льстил и, как уже говорил, не одобряю ложную скромность.

– Тогда позвольте мне быть нескромным, Ваше Превосходительство. Ведь насколько бы ценными ни были для вас мои услуги в качестве секретаря, они будут в сотни раз ценнее на поле боя, где я смогу разить не словами, но пулями, и уничтожать наших врагов единственным способом, который избавит от них нашу землю. Чернила тут не помогут – только кровь. Есть много людей, способных красиво говорить и убеждать других пожертвовать своими деньгами, но не столь уж многие могут убедить других пожертвовать своими жизнями. Я верю, что отношусь ко вторым, и, во имя своей страны, хочу иметь возможность доказать это.

– Ваше красноречие на самом деле убедительно, полковник Гамильтон, но оно работает и против вас, ведь настоящее красноречие встречается намного реже, чем настоящая храбрость. Я не уверен, что смогу заменить вас, и, самое важное, не хочу этого.

Сердце Алекса упало, но он продолжал.

– Ваше Превосходительство, – сказал он настойчиво, – могли бы вы называть себя солдатом, если бы никогда не вступали в бой, а лишь распоряжались жизнями солдат с удобного холма? Чувствовали бы, что достойны служить такой великой стране, как наша, если бы вся ваша работа заключалась в написании писем, словно вы торговец и распоряжаетесь не жизнями людей, а тюками хлопка? Я знаю вас, сэр. Видел, как вы рвались в бой, будто рядовой солдат, и этот опыт помог вам стать лучше, ведь вы знаете, что стоит на кону, когда отдаете очередной приказ. – Ваше Превосходительство, – добавил полковник, – эта нация рождена стать такой, какой еще не было в мире, стать маяком свободы и равных возможностей. Но она еще очень далека от своей цели и никогда не приблизится к ней, если ее граждане станут прятаться за столами и дверьми. Война идет там, – махнул рукой Алекс, – и там мое место.

Генерал Вашингтон выслушал все его слова, не подавая виду, что они как-то повлияли на него. « Он, должно быть, потрясающий противник за карточным столом», – подумал Алекс.

Наконец, генерал вернулся к своим бумагам.

– Ничего не могу обещать, – напоследок сказал Вашингтон, – но подумаю над этим.

– Ваше Превосходительство, – Полковник отвесил низкий поклон, отступая в приемную. Он знал, что в этот раз большего не добьется.

Неподалеку от резиденции Кокранов, Морристаун, штат Нью-Джерси

Март 1780 года

– Тот белый особняк, окруженный вязами, – это резиденция Фордов, где теперь разместился штаб генерала Вашингтона, – указала Элиза, – а коричневое здание – таверна Якоба Арнольда, где большинство офицеров получают свое варево, хотя, видит бог, я не могу понять, зачем кому-то давать еде такое неаппетитное название.

– Если бы вы видели, что сходит за еду в большинстве армейских лагерей, мисс Скайлер, вы бы сразу все поняли.

За те десять лет, что они не встречались, Генри Ливингстон разительно изменился. Он стал высоким, хорошо сложенным молодым человеком, с бакенбардами и шапкой густых темно-русых волос, которые сильно пудрил, подражая генералу Вашингтону. Его темные глаза все время бегали, не останавливаясь на одном объекте надолго, будь это здание, картина или лицо девушки. Встретившись с Элизой в доме Кокранов, он сказал лишь: