Гийом Мюссо - Бумажная девушка

– Это дата его двадцатого дня рождения – седьмое июля тысяча девятьсот девяностого года.

При напоминании об этом лицо Мило потемнело, и он пробурчал вполголоса:

– В то время я не был с вами, так?

– Нет… Ты был в тюрьме.

Воцарилось молчание, пролетевший ангел выпустил несколько стрел грусти в сердце Мило. Призраки и демоны всегда были рядом, готовые появиться в любую минуту, как только он потеряет бдительность. В его голове замелькали контрастные картинки: этот роскошный отель и тюрьма. Рай для богатый и ад для бедных…

Пятнадцатью годами ранее он провел девять месяцев в мужской тюрьме в Чино. Это был долгий путь в потемках. Мучительное очищение, отметившее окончание ужасных лет. С тех пор, несмотря на все его усилия создать себя заново, жизнь была для него скользкой и непостоянной дорогой, готовой провалиться под любым его шагом, а его прошлое оставалось гранатой со снятой чекой, готовой взорваться в любой момент.

Мило несколько раз моргнул, чтобы не скатиться в опустошительные воспоминания.

– Так что все-таки было в этом сейфе? – спросил он бесцветным голосом.

– Подарок, который я вручила ему на двадцатилетие.

– Можно посмотреть?

Кароль кивнула.

Мило поднял сумку и поставил ее на стол, прежде чем открыть «молнию».

Апартаменты № 12

– Почему вы роетесь в моих вещах? – закричал я, вырывая бумажник из рук Билли.

– Не волнуйтесь так.

Я с трудом выплывал из полукоматозного состояния. Во рту пересохло, все тело ломило, щиколотка страшно болела. Общее состояние было таким, будто я провел ночь в стиральной машине.

– Терпеть не могу проныр! Вы и в самом деле собрали все пороки мира!

– Да будет вам, кто в этом виноват, а?

– Личная жизнь это важно! Я знаю, что вы ни разу в жизни не открывали книгу, но когда вы это сделаете, загляните в Солженицына. Он написал очень верные слова: «Наша свобода зиждется на том, чего другие не знают о нашей жизни».

– Вот именно, я только хотела восстановить равновесие, – заявила она в свое оправдание.

– Какое равновесие?

– Вам известно все о моей жизни… Это же нормально, если мне любопытна ваша жизнь, нет?

– Нет, это не нормально! Впрочем, не нормально все. Вам вообще не стоило покидать ваш вымышленный мир, а мне не следовало отправляться вместе с вами в это путешествие.

– Решительно, этим утром вы любезны, как тиски.

Я сплю… Это она меня упрекает!

– Послушайте: вы, возможно, умеете перевернуть любую ситуацию в вашу пользу, но со мной это не проходит.

– Кто эта девушка? – спросила Билли, указывая на сделанный поляроидом снимок.

– Сестра папы римского, такой ответ вас устраивает?

– Нет, как реплика это слабовато. Даже в ваших книгах вы на такое не осмелились бы.

Вот нахалка!

– Это Кароль, подруга детства.

– А почему вы храните ее фотографию в бумажнике как реликвию?

Я ответил ей мрачным и презрительным взглядом.

– Вот дерьмо! – взорвалась Билли, покидая террасу. – Вообще-то мне наплевать на вашу Кароль!

Я посмотрел на пожелтевший снимок с белой рамкой, который я держал в руке. Много лет назад я зашил его в мой бумажник и больше никогда его не доставал.

Воспоминания медленно поднялись на поверхность. Разум мой затуманился и перенес меня на шестнадцать лет назад. Кароль держала меня под руку и требовала:

– Стоп! Больше не двигайся, Том! Скажи «сыыыр»!

Щелчок, жужжание. Казалось, я снова слышу характерный звук мгновенной фотографии, выползающей из зева фотоаппарата.

Я опять увидел, как подхватываю снимок на лету под протесты Кароль:

– Эй! Осторожно! Ты оставишь на ней пальцы, дай ей высохнуть!

И вот я вновь бегу, потряхивая снимком, чтобы он побыстрее высох.

– Не поймаешь! Не поймаешь!

Потом еще три минуты ожидания, чуточку волшебного, когда Кароль оперлась на мое плечо, ожидая постепенного проявления фотографии на пленке, и ее сумасшедший смех, когда она увидела конечный результат!

Билли поставила поднос с завтраком на стол из тика.

– ОК, мне не следовало рыться в ваших вещах, – признала она. – Я согласна с этим вашим Солтже-как-его-там: у каждого есть право на секреты.

Я уже успокоился, а она смягчилась. Билли налила мне кофе, я намазал для нее маслом тартинку.

– Что произошло в тот день? – все-таки спросила она через минуту.

Но в ее голосе больше не было неприятного напора или нездорового любопытства. Возможно, молодая женщина просто почувствовала, что, несмотря на внешнее нежелание, я несомненно нуждался в том, чтобы рассказать ей этот эпизод моей жизни.

– Это был день моего рождения, – начал я. – Мне исполнилось двадцать лет…

Лос-Анджелес. Квартал Макартур-парк. 7 июля 1994 года

Лето, невыносимая жара. Она плавит все, город кипит словно котел. На баскетбольной площадке солнце растопило гудрон, но это не мешает десятку парней с голыми торсами воображать себя Мэджиком Джонсоном, бросая мяч в корзину.

– Эй, мистер Фрик! Ты покажешь нам, на что способен?

Я им не отвечаю. Впрочем, я их и не слышу: поставил на максимум громкость моего плеера. Этого достаточно, чтобы ударные и басы заглушили ругательства. Я иду вдоль сетки до начала паркингов, где одинокое и все еще немного зеленое дерево дарит маленький кусочек тени. Это не сравнится с библиотекой, где есть кондиционер, но все же лучше чем ничего, чтобы почитать. Сажусь на сухую траву, опершись спиной о ствол.

Под защитой музыки я в своем коконе. Я смотрю на часы. 13:00. У меня есть еще полчаса до автобуса, на котором я езжу в Венис-бич, где продаю мороженое на променаде. Так что я смогу прочесть несколько страниц из того эклектичного набора книг, который мне предложила мисс Миллер, молодая преподавательница литературы на факультете, блестящая и ниспровергающая основы. Ко мне она относится скорее хорошо. В моей сумке сосуществуют «Король Лир» Шекспира, «Чума» Альбера Камю, «У подножия вулкана» Мальколма Лаури [48]и тысяча восемьсот страниц «Лос-Анджелесского квартета» Джеймса Эллроя.

На моем плеере мрачные слова последнего альбома «РЕМ». И много рэпа. Это великие годы Западного побережья: поток доктора Дре, гангстерский фанк Снупа Догги Догга и ярость Тупака. Я ненавижу эту музыку с той же силой, с какой люблю. Это правда, что в большинстве случаев слова примитивные: восхваление марихуаны, оскорбления в адрес полиции, секс, сила оружия и тачки. Но рэп хотя бы говорит о нашей повседневности и о том, что нас окружает: об улице, гетто, отчаянии, войне банд, жестокости копов и девушках, которые оказываются беременными в пятнадцать лет и рожают в школьном туалете. И в песнях, как и в городе, наркотики всюду и объясняют все: власть, деньги, насилие и смерть. И потом рэперы дают нам ощущение, что они живут. Как мы: болтаются по подвалам зданий, участвуют в перестрелках с полицией, заканчивают дни в тюрьме или в больнице, если просто не умирают на улице.