Кевин Милн - Финальный аккорд

После обеда доктор Расмуссен нанес поздний визит, чтобы проверить состояние Анны. В это же самое время пришел Рег, чтобы проверить меня. Они оба вспомнили Хоуп, когда видели ее в ту ночь, когда произошла авария. Она не узнала ни одного из них, но без колебаний поздоровалась за руку с обоими.

– Вы выглядите лучше, – сказал Рег в то время, как доктор Расмуссен осматривал Анну.

– И для этого есть причины.

– Да? Почему это?

– Вчера вечером я вспомнил кое-что, о чем мне сказал доктор Расмуссен сразу после аварии.

Доктор спокойно слушал наш разговор и обернулся, когда я упомянул его имя.

– Я? Напомните мне, – попросил он, выглядя несколько озадаченным.

– Вы сказали, что я не без надежды. Вчера вечером, на какое-то время, Хоуп пропала. Буквально исчезла, потерялась. Но теперь, когда она нашлась, я смотрю на вещи немного более трезво.

Он посмотрел на мою дочь, которая стояла у столика и возилась с замком на старой деревянной коробке дедушки.

– Мне кажется, я вас понимаю.

Мой портфель лежал прямо наверху туалетного столика Анны.

– Рег, прежде чем вы уйдете, мне надо кое-что вам отдать.

Мои руки начали дрожать, но я принес портфель, открыл его, вытащил конверт и протянул ему завещание Анны о продлении жизни. Он читал документ с осторожным вниманием. Доктор Расмуссен смотрел через его плечо. Закончив читать, он слегка вздохнул и протянул завещание врачу, который тоже его прочитал.

– Нелегко было вам отдать это.

– Нелегко. Это самое трудное из всего, что я когда-либо делал.

– Я думаю, она была бы рада, что вы так поступили.

Я попытался улыбнуться.

– При встрече с ней в раю мне мало не показалось бы, если бы я это не сделал.

Доктор Расмуссен вернул завещание Регу.

– Мелким шрифтом написано один месяц.

– Я знаю. Я опоздал. Предусмотрены юридические санкции за сокрытие?

– Опоздали? – ответил Рег. – Пфф. Цель заключается не в том, чтобы отмерять подобного рода вещи вплоть до секунды, а в том, что мы должны отнестись с уважением к пожеланиям человека. Кроме того, в этом месяце тридцать дней, так что в этом смысле вы как раз вовремя.

Я уставился на кровать.

– Ты слышишь это, Анна? В кои-то веки я вовремя.

– Итан, я полагаю, тот факт, что вы даете мне это, означает, что вы готовы исполнить волю жены?

К нам подошла Хоуп. Я положил одну руку ей на плечо и притянул к себе, с трудом сглотнув комок в горле.

– Да. Настало время позволить ей уйти.

Он кивнул в ответ.

– Ну, думаю, хорошо, что у вашей дочери есть шанс провести некоторое время с мамой. Я предлагаю подождать еще четыре или пять дней. В любом случае юристу потребуется не меньше времени для подготовки всех необходимых документов. И у вас будет время, если вы захотите, оповестить других членов семьи и друзей. Возможно, вы дадите им возможность приехать сюда и проститься с ней. Как считаете?

Хоуп и я посмотрели друг на друга в поисках поддержки и потом согласно кивнули головой.

– Доктор Расмуссен, – продолжил Рег, – вы думаете, что медицинская команда согласится с таким планом?

– Я обговорю с ними, – заверил он, – но, учитывая текущее состояние Анны, я не вижу препятствий. Итан, мы дадим вам столько времени, сколько надо, чтобы родственники смогли попрощаться с ней, а потом мы отключим диализ. Все должно пройти спокойно. Хорошо?

Мне так хотелось сказать ему, что это звучит совершенно ужасно и что нет ни одного способа, чтобы мы могли по-настоящему довести это дело до конца. Остановить диализ, и пусть токсины парализуют организм Анны? Было бы гораздо проще не подключать ее к аппарату искусственного дыхания в самом начале или не заводить ей сердце, когда оно остановилось в машине «Скорой помощи» и потом, во время операции. Но ни одно из этих решений я не мог бы принять. Я знал, что «диализный» путь был самый гуманный. Неизлечимо больные пациенты сами выбирали его, когда борьба с болезнью становилась слишком изнурительной. И я знал, Анна не будет чувствовать боли.

– Хорошо, – пробормотал я. – Еще пять дней.

Хоуп была непреклонна, заявив, что мы проведем ночь в больнице, и я не смог ей отказать. Это означало, что Хоуп заняла вторую кровать в палате, а я снова был отправлен на кресло. То ли из-за неудобного положения, то ли из-за огненной бури мыслей в голове, но я не мог спать. Хоуп была в полной отключке от усталости. Я встал и прошелся по тускло освещенной палате. В тени, в углу, прямо между двумя окнами, я заметил темные очертания футляра с дедушкиной гитарой. Я навсегда избавился от этой вещи. Но почему-то в ту ночь мысль о том, чтобы взять Карла или, по крайней мере просто взглянуть на него, не показалась мне такой уж предосудительной.

С какой-то медлительной нерешительностью я направился в угол палаты, схватил футляр за ручку и вернулся с ним к креслу. Садясь, я включил у себя над головой небольшой светильник для чтения и положил футляр к себе на колени. Последний раз я открывал его за несколько месяцев до аварии. Это было поздно ночью перед поездкой в командировку, когда я уехал из дома на две недели. Анна упросила тогда поиграть перед отъездом, и я сделал ей одолжение, сыграв одну коротенькую песню перед тем, как мы оба легли спать.

Медленно, один за другим, я открыл металлические защелки, которые закрывали футляр. Больше всего меня тревожило то, что ждало внутри. Каждый раз, когда я смотрел на футляр в течение последнего месяца, я знал, что меня ждет там – запечатанная в розовый конверт и подсунутая под струны записка. Впервые за все годы брака я не был уверен, что хочу прочитать то, что жена написала. Мне казалось несправедливым, что последние слова, которые я услышу от нее, были написаны за несколько месяцев до ее трагической кончины.

Дрожащими руками я поднял крышку. Глаза неохотно продвигались вверх по грифу гитары к тому месту, где я знал, что меня будет ждать записка, аккуратно вплетенная в струны. Когда взгляд дошел до колков, я замер. Никакой записки не было. Я не знал, то ли радоваться, что не придется читать ее последнюю записку, то ли огорчаться, что Анна впервые оплошала.

Я пробежался ладонью вдоль гладкой поверхности древесины, потом спустил на пол футляр, вынимая из него Карла. Я просто хотел попробовать, какое ощущение он вызовет у меня в руках. Но когда я вытаскивал инструмент, я услышал слабый приглушенный стук внутри его полого тела. Когда я перевернул гитару вниз струнами и потряс, мне на колени выпали два розовых конверта. Я снова замер. Прежде я никогда не получал две записки сразу.

– Что ты делаешь, Анна? – прошептал я вслух. – Одна записка… такой был уговор.

Я сидел и смотрел на конверты бог знает как долго. В конце концов я положил гитару и поднес письма к свету. Сверху на каждом конверте было написано вычурным почерком Анны, прямо по центру между восьмушками: «Настоящая любовная записка». Я очень точно взломал при помощи зажигалки печати на обоих конвертах и ногтем вскрыл их. Находившаяся внутри записка была написана четыре с половиной месяца назад. Она была очень короткая и горько-сладкая.