Эрин Боу - Закон скорпиона

Элиана не было – его где-то держали – всю лекцию и обед. Только после пятого колокола он вышел к нам. Мы вшестером работали у шпалер с тыквами, подвязывали сеткой тяжелые плоды, чтобы они не тянули стебли вниз. Я случайно оглянулась и заметила Элиана, который спускался к нам по склону.

Я бросила быстрый взгляд на Да Ся, но она стояла, подняв голову к небу. Тогда я снова повернулась к Элиану. «Увидь его, – мысленно приказала я. – Посмотри». И я прекратила работу и принялась наблюдать, как он идет.

В его походке была какая-то неуверенность, словно он вспоминал, как это делается, рассчитывал в компьютерной программе каждое мелкое движение. Подойдя к шпалерам, он остановился, покачиваясь.

Я смотрела на него. А он, не отрываясь, глядел на меня.

– Мне нравятся твои волосы, – произнес он.

Его самуэ было распахнуто на груди и свободно болталось у запястий.

– Надо рубашку завязать, – сказал Хан. – Тут клещи.

Элиан, казалось, не услышал его.

Я видела внутреннюю сторону его предплечий, все до мельчайших ветвящихся следов – остатков синяков там, где электричество шло вдоль нервов. Это больше, чем досталось мне, чем всем нам. Больше, и по-другому. А меня миновало.

– Элиан! – окликнула я. – Завяжи рубашку.

Элиан кивнул и стал неловко возиться с завязками на запястье. Это и правда нелегко – надо помогать себе зубами, – но у него не получилось, и он опустил руки, сжимая полоску ткани. Верх рубашки распахнулся. Там, где ребра соединяются с грудиной, у него были вмятинки, как оттиски пальцев на глине. Он похудел.

«Это может быть от пыток», – сказал голос у меня внутри. Все это было так… странно. То, что я стояла и ничего не делала. Голос в моей голове, который словно не мне принадлежал. У меня было такое чувство, что в меня вселился дух. Знакомая часть меня была холодной, маленькой и неподвижной. Ее отодвинуло в сторону нечто большое и неуправляемое.

– Давай я тебе помогу, – сказала большая часть меня.

Элиан стоял как ребенок, не мешал мне завязать тесемки на рукавах. Я закончила, но он так и стоял неподвижно. Тогда я полезла ему за пазуху, чтобы подтянуть завязки внутри. Мои ладони скользнули по его ребрам. Кожа его была горячей и сухой. По пальцам пробежали пауки-надзиратели. Но через несколько секунд он был одет нормально.

Элиан опустил голову и коснулся скулой моего виска.

– Мне правда очень нравятся твои волосы, – сказал он.

Неужели его разум не выдержал? Неужели со Спартаком все кончено? Потеряла ли я его раньше, чем научилась видеть его? Но пока я размышляла, Элиан прижал руку мне к уху, зарылся носом в косы и стиснул мою голову, прижавшись к ней лицом.

– Это уже слишком! – прошептал он в волосы, которые ему так нравились. – Грета, это уже слишком. Они убьют меня.

– Я им не позволю, – сказала я.

И не знаю, что во мне изменилось, но я говорила от чистого сердца.

Так моя душа начала восставать против единственной правды, которую я раньше знала.

Я чувствовала, как она поворачивается. Как рядом с моим сердцем бьется сердце Элиана, когда я придерживала его. Как будто сжимала в руках птичку: он был такой хрупкий, весь дрожал и трепетал. Я поддерживала его, пока хватало смелости – зная, что Паноптикон следит, зная, что рано или поздно придут надзиратели, – а потом заставила свое тело отодвинуться. Я отвела Элиана к тыквам и сунула ему в руку кусок сетки.

Элиан посмотрел на него. Потом перевел непонимающий взгляд на меня.

Затем глубоко вздохнул, словно глотнул воздуха, встряхнулся и принялся за работу.

Некоторое время ему потребовалось, чтобы восстановиться – несколько часов его движения отличались странной осторожностью, словно он действовал на ощупь. Ему бы не помешало отдохнуть, но это было невозможно, он и сам это понимал и потому продолжал работать. Мы подвязали тыквы, потом собрали первые кабачки и последние мускусные дыни. Надергали раннего лука-порея. Полили вчерашний чеснок. За весь день ничего необычного не произошло, кроме того, что Элиан помалкивал и надзиратели не трогали его.

Когда настала полуденная жара, мы пошли в здание – и там нас поджидал аббат.

После яркого сентябрьского солнца трансепт показался темным – открытое пустое пространство, все в камне, как большой, но лишенный пышности зал. Аббат выглядел в нем маленьким и чужеродным: машина среди обтесанных человеческими руками камней.

Элиан увидел старого андроида и сразу остановился, протягивая мне руку. А Зи потянулась не за поддержкой, но чтобы поддержать: обняла меня за талию. Зи понимала жизнь в обители так, как Элиану никогда не научиться, и знала, что аббат ждет отнюдь не его. Он ждет меня. Когда в классе встала я, встали и все остальные. Я обладала властью. И продемонстрировала, что могу ею воспользоваться.

Я смотрела на аббата, и в моей большей, более свободной части души зрела странная уверенность. «Он боится, – подумала я. – Боится меня».

Остальные подошли поближе: Тэнди и Атта, Грего и Хан, Элиан, вцепившийся мне в руку, и Да Ся у меня за спиной. Они стояли плечом к плечу, как почетный караул – или как солдаты, охраняющие короля.

Аббат боялся меня. И неспроста.

Вперед вышел надзиратель и потянул меня за самуэ у колена, зацепив грубую ткань маленькой клешней. Я подняла руку, что означало: «Подождите». «Спокойствие». И «Ко ролева повелевает вам». Все остались на месте, а я молча последовала за надзирателем.

Аббат и надзиратель провели меня в мизерикордию. Днем комната выглядела совсем иначе – ярче, грубее. От нее не исходило такого ощущения прибежища. Аббат разжал руку (пальцы чуть слышно стукнули, как будто пробежали по стеклу жучки) и указал на раздел классиков. Одна из колонн с книгами… Что-то с ней случилось. У ее основания в беспорядке были навалены книги, некоторые перевернуты порванной обложкой кверху.

В «комнате для души» в это время суток других детей не было. Только суетились несколько надзирателей. Один, покрупнее, – это явно был скорпион-надзиратель Элиана, его легко можно было узнать по крупному туловищу и сверкающим шарнирам – разбирал упавшие книги. Тут как раз требовалась его сила, поскольку некоторые были большими.

– Грета, дорогая моя, присядь, – сказал аббат.

Я опустилась в кресло, и оно тут же приняло форму моего тела. Большой надзиратель притопал ближе и щелкнул диафрагмой, оглядывая меня с ног до головы.

Аббат устроился рядом со мной. Он согнул центральную стойку, отчего стал напоминать сутулого человека.

– Дорогое мое дитя. Ты боишься?

– А вы, святой отец?

Он чуть склонил голову. Вероятно, это должно было выражать удивление.

– Нет. Это только… печаль.

Надеюсь, аббат не собирался сказать, что я его расстроила. Потому что тогда бы я, наверное, расхохоталась ему в лицо.