Эмма Марс - Спальня, в которой ты есть

– Ну… Я думаю, что в 1968 году на свет появилось несколько сотен тысяч детей, из которых десятки родились в мае. Я не единственный.

– Точно… но не думаю, что все могут похвастаться такими пикантными историями своего рождения.

18 мая 1968 года, к этому дню забастовки шли уже третью неделю и на заправочных станциях не оставалось ни капли горючего. В машине не было бензина, такси не ездило, и Андре Барле пришлось позаимствовать трехколесный велосипед, на котором развозили газеты, которые он издавал, и доставить таким образом в срочном порядке Гортензию в больницу. И в этой же карете сорок восемь часов спустя он отвез обратно домой жену и ребенка, сопровождаемый удивленными взглядами прохожих, маршировавших по улицам города. Зрелище было настолько забавным, что соседи достали фотоаппарат, дабы запечатлеть такую сцену. Эпизод навсегда сохранился в семейных архивах как один из самых ярких. Эту фотографию доставали во время всех длинных и скучных обедов, чтобы хоть как-то поразвлечь собравшихся.

– Может, и хорошо, что случай был редким, – постарался он уклониться от прямого ответа.

– Посмотри, например, на Дэвида… – настаивала я.

– И что?

– Думаю, что никто не вспомнит о смешных подробностях при родах в январе 1969.

Он не реагировал, и я решила начать еще раз.

– Наверное, это был самый обычный месяц, январь 1969 года. Особенно пятое число, ровно через четыре дня после Нового года.

Не отрываясь от чтения, он очень спокойно поправил меня:

– Январь 1970-го. Не 69-го. Дэвид родился пятого января 1970 года, – настойчиво повторил Луи, и в его голосе я услышала металлические нотки.

Он делал вид, что читает, но я обратила внимание на то, что, когда он произносил эти слова, его взгляд неподвижно застыл, уставившись в пустоту.

– 69-го, ты уверен? – я старалась не выдать в голосе своих эмоций.

– Да, Дэвид родился 5 января 1970 года. Я отлично знаю дату рождения собственного брата.

Его тон смог убедить меня лишь наполовину. Да, конечно, в принципе это было неоспоримо. Дискуссии ни к чему бы не привели. Я прекрасно видела, что ничего не добьюсь сейчас.

– Да, но, в конце концов, 69-й, 70-й… почти одно и то же… – сказала я.

– Не совсем.

Он встал, бросил журнал на маленький столик и, не давая мне шанса вновь вернуться к начатому разговору, вдруг неожиданно шутливо добавил:

– Скажите-ка мне лучше, мадемуазель историк, вы не знаете, где может лежать «Сто раз на дню»?

Этот вопрос застал меня врасплох, что, по всей вероятности, и было целью Луи, и я не нашла ничего лучшего, чем ответить:

– В нашей спальне, разве нет?

– По правде говоря, нет. Я только что искал дневник, но не нашел нигде в нашем доме.

Я все еще не привыкла к последнему слову, которым он называл этот роскошный дворец, в котором мы теперь жили. Дом. Спящая красавица, наверное, тоже говорила о своем замке: «Ну же, ребята, давайте возвращайтесь уже с охоты на дракона домой».

Из небольшого, закрытого, но очень комфортного и уютного пространства, где каждый уголок был наполнен воспоминаниями о тех сладких моментах, которые мы там пережили, мы переехали в огромный дом, у которого тоже, безусловно, имелась душа, но все же здесь слишком долго никто не жил. Слишком долго.

– А… после нашего отъезда из «Шарма» нельзя сказать, что ты очень уж им занималась?

Я не очень люблю, когда меня в чем-либо упрекают, однако таким был наш уговор и я о нем прекрасно помнила.

– Да, конечно. Как раз припоминаю, не забыла ли я его в одной из комнат?

– Хорошо… пойду поищу.

– Прекрасно, – сказала я. – Ну а пока ищем, может, воспользуемся запасными листочками, которые можно будет туда просто вложить? Если хочешь, конечно.

– О'кей. В конце концов, я думал, что это ты туда хочешь писать?

На самом деле, мы не устанавливали никаких определенных правил. В этом не было необходимости. Когда мы жили вдвоем на двадцати или двадцати пяти квадратных метрах комнаты номер один, «Сто раз на дню» то и дело попадал нам в руки, мы писали туда тогда, когда одному из нас хотелось это сделать, в минуты послеобеденных сиест или когда он попадался на глаза во время редких уборок. Это не было обязанностью, мы не планировали, что и когда туда писать, каждый делал это, когда считал нужным. Случалось, мы так хотели зафиксировать какое-то событие или описать испытанное чувство, что записи накладывались одна на другую на рваных листочках нашего дневника и строчки перебивали друг друга.

– Я думал перечитать некоторые записи…

Мы очень редко делали это.

– Правда? А почему?

Он подошел ко мне, крепко обнял, так, что наши татуировки соприкоснулись, и заглянул в глаза:

– Потому что я никак не могу перестать радоваться вашим последним успехам, мадемуазель, вы растете на глазах.

Наша помолвка в Мальмезоне, а также свидание вслепую очень понравились Луи. Я могла прочитать это в его сдержанной, слегка натянутой улыбке, словно у него было что-то кислое во рту. Про себя я ликовала. Наконец-то у меня есть перед ним небольшое преимущество!

– …И я хотел лишь сравнить Эль сегодняшнюю с той, что знал вчера.

– А еще, – загадочно сказала я, – ты не видел Эль завтрашнюю!

Я слегка наклонила вправо голову, тем самым как бы случайно открыв свою шею для его поцелуев, а сама принялась нежно целовать его шею в том самом месте, где рождался розовый бутон, нарисованный опытной рукой Стефан. Я обожала целовать татуировки Луи. Мне казалось, что таким образом я питаю их живительной влагой и мотивы их оживают.

– Хм… Ты меня интригуешь.

Но вся эта небольшая игра между нами была не просто так. Сегодня, 16 мая, оставалось два дня до его дня рождения. Луи исполнялось сорок два года. В моих словах он уловил едва заметный скрытый смысл обещания.

– Надеюсь! Но ты можешь меня хоть пытать в течение этих двух дней, я ничего не расскажу! Ничего, дорогой мой.

– Всего лишь два дня? – сказал он и шутливо попытался укусить меня в затылок.

– Ай!

Подарок, приготовленный мной вместе с Исиамом, был продолжением той цветочной ночи, но вам я могу о нем рассказать. Я сняла все комнаты в «Шарме» в ночь с 18 на 19 мая и в каждой из них решила воплотить одну из мужских фантазий… Думаю, я неплохо представляла себе эротические фантазии Луи.

Но мне хотелось не только удовлетворить желания своего любовника и будущего мужа, я решила показать ему, раскрыть все возможности моих собственных желаний. Я могла удовлетворить его в полной мере лишь тогда, когда находила необходимый выплеск собственным фантазиям. Заметит ли он мой рост? Оценит ли то, как ученик постепенно выходит из тени своего учителя?

Витрина галереи Соважа показалась мне в этот вечер 18 мая достаточно темной, когда я подходила к ней под руку с Луи. На фасаде, выходящем на улицу Севинье, было размещено множество экранов унылого серого цвета, на которые прохожие смотрели с абсолютным равнодушием.