Анна Кэмпбелл - Семь ночей в постели повесы

Когда Сидони приподнялась на локте, свет свечей отразил в зеркалах бесстыдницу, нежащуюся обнаженной в объятиях любовника. Твердо встретив свой взгляд в зеркале, она почерпнула из него смелости. Без сомнения, ей понадобится смелость для того, что она намерена сейчас сделать. Больше, чем потребовалось, чтобы привязать Джозефа к кровати и воспользоваться своей властью над ним.

Она думала, он притянет ее для поцелуя, но он просто смотрел на нее, словно запечатлевая в памяти каждую черточку. Потом пробежал ладонью по лицу. Лоб. Глаза, затрепетавшие под его прикосновением. Нос. Щеки. Подбородок. Губы.

– Какой смелой ты стала, bella. – Голос его прозвучал лениво и задумчиво. В мерцающем свете свечей серые глаза были мягкими, как утренний туман.

Она улыбнулась под его пальцами.

– Ты простишь меня за то, что связала тебя?

– Если мне позволено будет ответить тем же.

– Конечно. – Сидони затрепетала в предвкушении, но потом грустные мысли охладили ее приятное волнение, когда она осознала, что их время вместе теперь уже отмеряют часы. Она прильнула к его губам в поцелуе, который, она надеялась, передаст все, что она испытывала в эти последние чудесные дни. Следующий поцелуй был безмолвным извинением. Она не обманывалась: ему понравится то, что она собирается сделать.

Он углубил поцелуй, переплавил его в страсть.

Такой соблазн уступить, но нет, нельзя. Сидони медленно подняла голову и отвела волосы с его угловатого лица. Она так хорошо узнала его. Куда сильнее ее любопытства была та отчаянная потребность, которую она ощущала в нем: снять тяжесть со своей одинокой души. Больше всего на свете ей хотелось подарить ему душевный покой.

Джозеф как будто догадался о ее намерениях, расслабленное выражение исчезло с его лица. Она на минуту пожалела, что удовольствие покинуло его. Смелее, Сидони.

Она сделала глубокий вдох.

– Джозеф, как ты получил свои шрамы?

В душе Джозефа поднялась волна горячего возмущения. Проклятье! Ему следовало этого ожидать. Что отнюдь не делало вопрос Сидони более приемлемым. Один раз она уже спрашивала его, и он отказался отвечать, но нынешней ночью они достигли такой стадии в отношениях, когда он уже больше не мог скрывать от нее правду.

Не в силах выдержать ее испытующий, сочувственный взгляд, Джозеф отодвинулся и сел на краю кровати спиной к ней. В зеркалах увидел, как она поднялась и встала на колени позади. Ему уже слишком хорошо было известно это упрямое выражение ее лица, чтобы пытаться избежать расспросов.

К несчастью, его усилия не допускать ее в свое сердце и голову не могли противостоять ее решимости. Еще хуже, чем упрямство, была ранимость в опущенных уголках сочного рта и неуверенность в темно-карих глазах. Глаза Сидони выражали глубокое беспокойство за него, беспокойство, которое кто-нибудь более сентиментальный, чем Джозеф Меррик, мог бы назвать любовью.

– Я не хочу об этом говорить, – угрюмо отрезал он, пряча лицо в ладони, чтобы не видеть своего кошмарного отражения.

– Знаю, что не хочешь. – Голос ее был пронизан печалью.

Он поднял голову.

– Это наша последняя ночь, carissima. Нам следовало бы забыться в удовольствии.

– Расскажи мне, Джозеф. – Она прерывисто вздохнула, а потом ее руки обвили его плечи. Он оцепенел, хоть и безумно хотел принять это объятие. Ее обнимающие руки как будто защищали его от всех ужасов. Ощущение, что кто-то оберегает его, было незнакомым и чертовски приятным.

Джозеф вздрогнул, когда она приникла щекой к спине, прижалась к нему грудью. Кожа ее была шелковистой и теплой. Забавно, как волнуют эти жесты утешения. Джозеф попытался внушить себе, что ее нежность ничего не значит, но это у него не вышло.

Если трезво взглянуть на его жизнь, он не мог припомнить, чтобы кто-то когда-то открыто выказывал ему свою привязанность. Отец любил его, но он был англичанином со всей присущей этой нации сдержанностью. Рукопожатие или похлопывание сына по плечу – вот самое яркое выражение отцовских чувств, которое он себе позволял. И привязанность к сыну всегда была слабой эмоцией в сравнении с его скорбью по жене.

Молчание Сидони и нетребовательное объятие ослабило оборону, которую Джозеф возводил больше двадцати лет. Их пальцы переплелись.

– Это паршивая история, – проворчал он.

Сидони не была уверена, что Джозеф расскажет ей. На самом деле для этого не было никакой причины. Она ощущала его напряжение. Она почти с самого начала знала, что его шрамы – запретная область для любопытства, и теперь вынуждала его вспоминать события, которые оставили на нем такой ужасный след. Воспоминания о прошлых ужасах причинят ему боль.

Господи, они причинят боль и ей.

Но когда она уже почти потеряла надежду услышать его историю, он заговорил:

– Это случилось, когда мне было десять. В Итоне.

Руки, обнимающие его, сжались. Сидони уже так близка к тому, чтобы узнать его тайну, и если сейчас он откажется продолжать, она не выдержит.

– Некоторые мальчишки постарше были против присутствия среди них безродной дворняжки и выражали свое мнение при помощи кулаков.

Сидони пришла в ужас.

– Они намеренно мучили тебя?

– Мальчишки – маленькие варвары, amore mio.

– Ты этого не заслуживал. – Несмотря на все ее попытки оставаться спокойной, голос дрогнул от волнения.

Джозеф повернулся и обнял ее. Теперь не она предлагала утешение, а он. Он смахнул слезинку, катившуюся по ее щеке.

– Не плачь, tesoro. Это было давно.

И каждый день он переживает тот ужас вновь, как будто это только произошло. Она уже достаточно хорошо его узнала, чтобы распознать ложь в его стоическом утешении.

– Это было неправильно и жестоко.

На лице его промелькнуло какое-то странное выражение, которое она не смогла понять.

– Опыт оказался полезным. Урок таков: не стоит заноситься, ублюдку не следует напускать на себя важность, подобающую его законнорожденным собратьям.

Его язвительные слова прозвучали странно знакомо. Внезапно, словно она получила удар кулаком в живот, Сидони все поняла. И тут же пожалела об этом. Вероятно, никто не узнал бы эту отрывистую, презрительную интонацию, но она прожила с Уильямом шесть лет. Она слышала, как бесился Уильям от злости, проклиная Джозефа, брызгая ядовитой слюной от зависти к успехам своего кузена, – он употреблял именно эти слова.

– Это Уильям ранил тебя. – Это был не вопрос.

Серебристые глаза Джозефа оставались настороженными.

– Это всего лишь твоя догадка.

– Но точная.

Ожидая, что Джозеф отстранится, Сидони поднесла руку к его изувеченной щеке. Он остался неподвижен, а потом с тихим вздохом прижался лицом к ее ладони.

– Ты очень догадливая.

– Мне давно следовало догадаться. – Голос ее дрожал.